– Возьми спиртовку в моём саквояже, – слабым голосом крикнул ему вслед Рене.

На кухне графского дома, среди паутины и мышиных какашек, Мора пытался сварить кофе на спиртовке алхимика в кое-как отмытом ковше. Прозрачно-белые чашечки с отколотыми краешками, обнаруженные здесь же, на кухне – ждали на столе. Плаксин, почуяв запах, кругами ходил около.

– Цандер, может, вы мне ответите, – пристал Мора. – Рене стыдится отвечать. Что было у вас в Петербурге – это же наверняка уже не тайна? Что такое вы прощёлкали клювами?

– Просрали всё, – просто ответил Цандер. – Сидели на жопах ровно и проспали переворот. Ты же русский, ты должен знать свою историю.

– Я цыган, родом из Кёнигсберга. Какой я вам русский?

– Как же ты попал в Ярославль? – удивился Цандер.

– А герцог как попал? Вот и я так же. Сослали.

– Ты много воды налил, долго не вскипит, – оценил Плаксин перспективы кофеварения.

– Так и нас много, – отвечал Мора. – Так что же, герцог угодил в Ярославль, оттого что вы всё проспали? А сами вы с братцем как-то потом оказались в Париже? Молодцы…

– Много ты понимаешь, – оскорбился Цандер. – Мы служили герцогу, но и его сиятельство – это я про Рене – тоже нам приплачивал кое за что. Когда герцога арестовали, Рене отправил нас с братом в Париж, со срочным секретным письмом для одного вельможи. Дипломатическая почта досматривалась, а нам удалось незаметно провезти это письмо через границу. Обратно мы уж не поехали – кому охота в тюрьму садиться.

– А что было за письмо?

Мора поболтал ковш над спиртовкой.

– Да тебе-то зачем? Долго объяснять. Герцог был осуждён на смерть, но тот вельможа из Парижа – они с дюком какие-то дальние родственники – поднял такую бучу, русская правительница перепугалась, и его светлость всего лишь сослали. Можно сказать, тот французский маршал спас его жизнь.

– Рене, – поправил Мора.

– Герцог не знает, кто переправил то письмо, – пояснил Плаксин. – Просто знает, что маршал за него вступался.

– Так скажите ему, – снял Мора ковш с огня и принялся разливать чёрную жижу по фарфоровым чашечкам, – просто скажите, словами. Знаете, Цандер, я говорил с герцогом в Ярославле, он, по-моему, до сих пор считает Рене предателем, отрёкшимся от него после его ареста. И упивается своим христианским всепрощением. Кто-то должен сказать ему, что всё оно не совсем так.

Цандер взял со стола одну из чашечек, пригубил кофе.

– Я скажу. Когда увижу его светлость. Только, сдаётся мне, ему уже всё равно.

– Перегорело?

– Наоборот. Герцог всегда знал, что за человек его сиятельство – это я про Рене, – и ему всё равно было, даже если бы тот ел людей и вешал себе на шею их кости. Я-то скажу, но что это изменит?

Мора поставил две чашки на такой же щербатый поднос.

– Вот и верните Рене его честное имя. Герцогу всяко приятнее будет знать, что друг его никого-таки не ел.

Мора взял поднос и летящей походкой удалился с кухни. Плаксин проводил его насмешливым взглядом.

Аделаису Мора нашел в гостиной – пустынной, почти без мебели, только огромный обеденный стол посреди комнаты, и раскидистый фикус в промежутке между окнами. Аделаиса переоделась в женское – всё в то же своё бледно-розовое платье, наверное, оно было у неё одно. Она смотрела в окно – на людей, на проезжающие экипажи – и живое её личико было печально.