Аделаиса помолчала, оторвала-таки от фикуса лист и, наконец, спросила:

– Вы проводите меня завтра к фройляйн Керншток? Лёвка тоже пойдёт, но он недостаточно…

– Презентабелен? Я к вашим услугам. И Рене могу за шкирку вытащить из его алькова, если он вам на что-нибудь пригодится.

– Не стоит, – улыбнулась Аделаиса. – И я, пожалуй, пойду. Увидимся за обедом, Мора.

Розовое платье прошуршало мимо, оторванный лакированный листочек остался лежать на подоконнике.

Мора выглянул в окно – в этом районе катались роскошнейшие экипажи, и Мора прикинул – успеет ли он здесь, в Вене, хоть кого-нибудь обыграть в карты? Нужно разведать у Плаксина – тот хоть и дворянин, но в таких делах разбирается хорошо. Мора задумался о дворянах – о их приспособленности к жизни, и о способности выжить в целом у разных сословий. Дворяне представились ему хрупкими бутонами – на фоне тех же репейников-купцов или крапивы-разночинцев. Плаксин был розой с шипами, а вот Рене… Мора искренне опасался, что без него Рене пропадёт. А куда его девать, с другой стороны? Хочет человек свободы – пусть гуляет.

«Он кого-то любил и потерял?» – вспомнил Мора слова влюблённой дурочки. Девчонке и в самом деле лучше не знать, кто там кого любил и кто там кого потерял.

Несколько вёрст не доехали они тогда до Ярославля – но так и было условлено. Телегу удалось сменить на хлипкий возок – Лёвка в Перми выиграл этот возок в карты, сэкономил прогонные. Возок неохотно катился по размокшим августовским дорогам. Мора правил, Лёвка – выталкивал колёса из грязи, а Рене страдал, лёжа поперек сиденья. За столько лет ссылки он отвык и от долгих переездов, и от ям под колёсами, да и возраст давал о себе знать. Страдал Рене молча и, насколько это было ему доступно, мужественно. Лёвка время от времени заглядывал в крошечное окошко – не помер ли подопечный.

Кое-как пробирался возок по сельской дороге, среди полей – изрядно потравленных охотниками. Следы потрав были вернейшей приметой, что странники на верном пути.

Дорога углубилась в лес – колёса запрыгали по корням деревьев. Еловые ветви смыкались над просекой мрачным сводом, дорога делалась всё уже и уже, грязнее и ухабистее. Но вот забрезжила вдали опушка, и зоркий Лёвка воскликнул:

– Вот оно, гнездо разбойничье!

Хорошо хозяин гнезда разбойничьего не услышал сего лестного определения.

На опушке высился двухэтажный охотничий домик с конюшней и клетками для ловчих птиц, и возле домика щипала траву стреноженная лошадь. Мора взбежал на крыльцо, и тут же открылась дверь и вышел ему навстречу человек в гвардейской форме, с трубкой в зубах:

– Проезжай, барин, не велено гостей пущать.

Мора, как и Рене, давно сменил маскировочный подрясник на немецкое платье – как-никак по документам они с Рене были цесарцы Шкленаржи – но дорожная грязь, борода, чёрные ногти… Не иначе, у гвардейца был низкий ценз для определения «барин».

– Послушай, служивый, – начал Мора с немецким акцентом, копировать который доставляло ему хулиганское удовольствие, – мы подданные Австрийской Цесарии, лекари. Мой спутник болен, ему нужно отворить кровь, иначе помрёт. Если ты не пустишь нас в дом, мы составим жалобу вашему полицмейстеру. Если по твоей вине помрёт подданный Цесарии…

– Полицмейстер и не велит пущать, – не сдался гвардеец. – В дом сей вот-вот прибудет арестованный.

– В сторожку? Зачем? – демонстративно удивился Мора. – Его хотят здесь допрашивать?

– Да охотятся они вместе, два старых хрена, – плюнул в траву гвардеец, – полицмейстер-долдон и ссыльный князь немецкий.