|
Но разве нас, девушек, спрашивают старики, к кому влечет наше сердце? - Эта пестрая сорока все спутала, - сердито прервала старая туркменка. - У жены падишаха может быть на сердце только одно имя - нашего властелина, Мухаммеда хорезм-шаха, прекрасного, как Рустем и храброго как Искендер. И каждая женщина во дворце живет только для него и только о нем думает. Не слушай эту лукавую женщину, Гюль-Джамал! В калитку вошел толстый евнух в огромной белой чалме и поманил гадалку. Она подбежала к всесильному сторожу гарема и пошепталась с ним. Вернувшись, она упала на плиту и, касаясь пальцами края одежды Гюль-Джамал, сказала: - Прости меня, негодную. Сейчас мать нового наследного принца Озлаг-шаха потребовала меня к себе для гадания. Нет времени посидеть спокойно... - Она еще раз поцеловала полученную золотую монету и, следуя за евнухом, скрылась за калиткой. Глава 8 "ГОНЕЦ СКОРБИ" МОЖЕТ ПРИНЕСТИ РАДОСТЬ Хорезм-шах занимался делами государства в одном из самых отдаленных покоев. "И стены имеют уши", - но их не могло быть в этой комнате без окон, затянутой коврами и похожей на колодец, где только наверху, в отверстии потолка, ночью светилась звезда. Здесь шах не боялся беседовать с глазу на глаз с главным палачом или выслушивать от векиля дворца о новых проделках его скучающих многочисленных жен. Здесь шах давал шепотом приказы: тайно удавить неосторожного хана, говорившего на пирушке дерзкие слова про своего повелителя, или отправить всадников с закутанными лицами в усадьбу старого скупого бека, давно не привозившего ему блюда золотых монет. Не раз после тайной беседы шаха в ковровой комнате с высокой башни на рассвете падал с отчаянным криком неизвестный и разбивался о камни. Не раз при тусклом свете полумесяца палачи бросали с лодки в темные воды стремительного Джейхуна извивающихся в мешках людей, неугодных шаху. Затем на широким простором реки проносилась песня: Весной в твоих садах распевают соловьи, В цветниках свешиваются алые розы. А гребцы подхватывали припев: О, прекрасный Хорезм! В этот вечер Мухаммед сидел мрачный, неразговорчив вый, а векиль дворца докладывал ему, какие лица посетили днем его сына, хана Джелаль эд-Дина: - Приезжали на прекрасных длинноногих жеребцах три туркмена. Один из них прятал лицо, закрываясь шалью. Заметили, что он молод, строен и глаза его остры, как у ястреба. - Почему же ты не задержал его? - Поблизости в роще его ожидал целый отряд, десятка четыре отчаянных туркменских молодцов. Однако на базаре в чайхане Мердана, куда обычно заезжают туркмены, мой человек слушал, как не раз повторяли имя Кара-Кончара... - Кара-Кончар, гроза караванов! - Верно, хазрет. Но можно ли допустить, чтобы наследный хан... - Он больше не наследник. - Устами шаха говорит аллах! Но все же трудно допустить, чтобы даже простой бек унизился до беседы с разбойником караванных дорог... - Чего не услышишь в наше тревожное время! - Не находит ли государь, что если бы Джелаль эд-Дин уехал подальше, например, на поклонение гробу пророка в священную Мекку, то прекратились бы его перешептывания с туркменами? - Я назначил его правителем отдаленной Газны на границе с Индией. |
