|
Айарриу думал уже обреченно, что тиккайнаец сейчас явится и отнимет внимание Рэндо, превратив своего недруга в игрушку для освежения чувств давних любовников. Но Харай и не обмолвился о нем, точно никакого Эн-Тайсу вовсе не было на свете. Отослал он его, или строго велел держаться подальше, этого Айарриу не желал и знать. Харай пришел в сад на крыше, который уже освещала Луна; он говорил ласково и целовал Аяри так, как целуются люди — медленно, соприкасаясь губами и прижимая к себе так, чтобы чувствовать тело от колен до плеч. У Аяри голова кружилась от этого. Принц был немалого для айлльу роста, самый высокий туземец едва доставал ему до плеча, но людей Уарры скроили иначе: Айарриу приходилось запрокидывать голову, а Рэндо — склоняться. И Харай оказался сильнее; заклинания ли были тому причиной? Кому до того есть дело… Он без малейшего усилия поднял Аяри на руки и понес к себе; айлльу прижимался к нему с блаженной улыбкой и, не открывая глаз, чувствовал удивление человека: тому доселе не приходилось видеть на лице Айарриу это выражение. Шнур на рияте был завязан так, чтобы распустить его одним движением. Когда Рэндо опустил демона на постель, Аяри немедля выскользнул из одежды и устроился поверх, всем видом изображая послушание и готовность служить. Человек взглянул на него растерянно. — Зачем же ты… — проговорил он. Нижних одежд под риятом не было: ожидая господина, Айарриу оделся так, как подобает наложнику. — Не надо, — сказал Рэндо. — Не надо строить из себя раба. Я этого не люблю. Аяри почти испугался, не зная, что ответить или сделать в ответ. Но Харай просто обнял его, прихватив губами его ухо, и уложил на спину, правой рукой лаская его член, а левой — расстегивая свои глупые уаррские пуговицы. Все вышло совсем не так, как предсказывал Тайс, желая ему унижений. Рэндо не знал — или не хотел знать — правил, которые следовало соблюдать при совокуплении с нижестоящим в иерархии; откровенно говоря, Айарриу был этому рад. Ему не пришлось делать того, что он не хотел. Харай не ставил его на колени перед собой, не отдавал распоряжений и не ждал от него искусных услуг, каковые должны уметь оказывать наложники. Наоборот, он сам принялся ласкать его, без ухищрений, но так нежно, что Аяри растаял, как сладости под солнцем. — Ты первый, кому я отдаюсь, — наконец, выговорил он; неловко было сознаваться, что он до такой степени неопытен, но Харай заслуживал честности… Людей иногда действительно невозможно было понять. Рэндо понравились и его неуверенность и волнение, и то, что он не мог их скрыть. Харай растрогался и стал еще ласковее. Айлльу чувствовал себя странно. Тех людей, с которыми он соединялся до сих пор, по нескольку часов готовили в купальне, чтобы они были приятны. Они находились в расцвете молодости, были необыкновенно красивы для своей расы и безупречно послушны. А сейчас сам Айарриу должен был думать о том, чтобы оказаться приятным для человека — далеко не юного, не красивого и уж подавно не намеренного исполнять его прихоти. Тело его действительно не отличалось изяществом, оно было ширококостным, тяжелым и грубым. Руки и ноги, грудь и живот покрывала жесткая шерсть. Но на ощупь эта же шерсть оказалась вовсе не такой неприятной, она возбуждающе щекотала гладкую кожу айлльу, и Айарриу терся о человека, как кот. Рэндо взял его осторожно и ласково, больше думая о нем, чем о своем удовольствии. Айарриу лежал на боку, закрыв глаза, сосредоточившись на том, что чувствовали его плоть и сердце. Рэндо обнимал его сзади, целуя ухо и шею. Айлльу, пожалуй, нарушал его приказ — не думать, будто он раб для удовольствий, — но обычаи слишком глубоко укоренились в его душе, и к тому же, предписанные мысли на самом деле были приятны. Думать о радости, с которой принимаешь господина, о своем теле, ставшем средством наслаждения, о любви и преданности господину, которые являются смыслом его действий, и о естественности послушания. |
