Оставшиеся дни в Гааге были для меня сплошным мучением. Мучился и Хуго, не понимая, что со мной происходит. То и дело я ловила на себе его вопросительные, полные недоумения взгляды. В предпоследний день он пришел ко мне в растерянности. Я думала о своем предательстве и почти не сомневалась, что Хуго, если ему известно о «провале» питерского поставщика ноу хау, догадается, в чем дело. Я приготовилась к самому худшему. Посмотрев на меня взглядом раненого животного, ван Веер сказал почти шепотом:

– Аня… Моя жена ждет ребенка.

Что– то стиснуло мою грудь  сильно сильно, как тогда, в баре, когда мы с Хуго пошли танцевать. «За все, Лукошкина, надо платить», – вновь эхом отозвались у меня в ушах слова Обнорского…

Возвращение в Петербург было мучительным. Когда самолет коснулся полосы в Пулково, я почувствовала, что желания жить во мне почти не осталось. Лица друзей, бросившихся мне навстречу в аэропорту, были чужими и незнакомыми. Сославшись на усталость, я закрылась в своей комнате и долго сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик, от невыносимой душевной боли. Ночью мне снилась яхта – наверное, одна из тех, что белыми птицами порхали по волнам в Гааге, и Хуго, загоревший до черноты, в белоснежной рубашке с засученными рукавами, – у рулевого колеса.

Я проснулась – что то обожгло мою щеку. Впервые за последние много лет я плакала. Сначала про себя, молча.

Потом – в голос, как в детстве, когда хоронила любимую собаку. Хорошо, что Петруши нет дома…

12

В Агентстве, где я появилась несколько дней спустя, меня встретили, как национального героя. Спозаранник, сняв воображаемую шляпу, сказал:

– Анна Яковлевна, если бы не мой ревматизм, я бы пал перед вами ниц.

Вы гениальны – оказываетесь в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Вы просто находка для нашего отдела!

Все были довольны и не скрывали этого. Угроза банкротства, несколько месяцев дамокловым мечом висевшая над «Пулей», миновала.

Еще когда я была в Гааге, состоялась «встреча на Эльбе». Обнорский не поленился лично встретиться в Аллоевым и просветить его относительно кадровых просчетов руководства «Нерпы». Аллоев не верил и требовал доказательств. Документы, которые я отправляла по факсу, были переданы Аллоеву в обмен на отзыв иска и аннулирование всяческих претензий к нашему Агентству со стороны «Нерпы». Судья Колмогорова, которую я встретила некоторое время спустя, была черна лицом.

– Удачно у вас все получилось, Лукошкина, – со злостью бросила она мне в лицо.

Я отвернулась…

На мой отпуск Обнорский согласился безоговорочно. «Мне нужно время, чтобы все обдумать», – сказала я ему. Я так и не решила, уходить мне из «Золотой пули» или нет.

До меня дошли слухи о том, что роман Обнорского с Завгородней – чистейшая фикция. Причем инициатором ее случайно стала я сама, отказавшись как то ехать с Обнорским в Репино на встречу с корейскими продюсерами. Вместо меня напросилась Завгородняя. Обнорский, видимо, чтобы насолить мне (вот дурак то!), имитировал радость от Светкиного предложения. Но до переговоров Светлану не допустили, и ей пришлось загорать у залива, где шла подготовка к пляжному сезону. Когда Завгородняя купалась, самосвал высыпал на ее одежду песок, предназначенный для выравнивания пляжа. Потому то Светкины вещи и были в таком плачевном состоянии. А Обнорский одолжил ей тогда свою рубашку – не везти же девушку в город голышом. Эту рубашку и не успела погладить Светкина мама…

Как– то вечером мне позвонил Спозаранник.

– Быть может, Анна Яковлевна, вам будет интересно знать, что известный вам гражданин Братчиков был убит сегодня утром при выходе из собственного дома.