По четвергам здесь проходит катер Национальной службы здравоохранения, объезжающий острова. Врач напоминал четырнадцатилетнего ребёнка, близорукого и безволосого, но ему хватило одного лишь взгляда, чтобы определить моё состояние: «У неё чиленит, болезнь иностранцев, приезжающих в Чили. Ничего серьёзного». —С этими словами он дал мне несколько пилюль в бумажном кульке. Эдувигис приготовила мне настойку из трав, потому что она не доверяла аптечным средствам, считая, что американские корпорации делают на них свой бизнес. Я дисциплинированно выпила настойку и постепенно начала выздоравливать. Мне нравится Эдувигис Корралес, она говорит и говорит, как тётя Бланка, остальные же люди здесь молчаливые.

Хуанито Корралесу, которому было любопытно узнать о моей семье, я сказала, что моя мама была принцессой Лапландии. Мануэль сидел за письменным столом и ничего не комментировал, но после того как мальчик ушёл, пояснил, что у саамов, жителей Лапландии, нет королей. Мы сидели за столом: он перед морским языком с маслом и кинзой, а я перед полупрозрачным бульоном. Я объяснила ему, что про принцессу Лапландии придумала в порыве вдохновения моя Нини, когда мне было пять лет, и я начала догадываться о таинственности, сопровождающей мою мать. Помню, как мы выпекали на кухне, в самой уютной части дома, еженедельное печенье для преступников и наркоманов Майка О`Келли, лучшего друга моей Нини, поставившего перед собой невозможную задачу по спасению заблудшей молодёжи. Он настоящий ирландец, родившийся в Дублине, такой белый, с такими чёрными волосами и такими голубыми глазами, что мой Попо прозвал его Белоснежкой. К тому же дедушка считал его таким же медлительным, какой была героиня в фильме Уолта Диснея в сцене с отравленными яблоками. Но я бы так не сказала: совсем напротив, О`Келли передвигался быстро. И, кстати, был единственным, кому удавалось заткнуть мою Нини. Принцесса Лапландии фигурировала в одной из моих книг. Я располагала серьёзной библиотекой, так как мой Попо считал, что культура приходит через осмос и лучше начать читать раньше, но моими любимыми книгами были книги о феях. По словам моего Попо, детские сказки расистские, потому что в Ботсване или Гватемале не было фей, но, тем не менее, он не осуждал мой выбор, а ограничивался высказыванием своего мнения с целью развития моего критического мышления. Моя Нини, напротив, никогда не ценила моё критическое мышление и обычно сдерживала его подзатыльниками.

На семейном портрете, который я нарисовала в детском саду, в центре листа, разукрасив цветом, я поместила своих бабушку и дедушку и добавила муху в одном углу — то был самолёт моего отца, — и корону в другом, демонстрирующую голубую кровь моей матери. Дабы развеять сомнения, на следующий день я принесла свою книгу, в которой фигурировала принцесса в горностаевом плаще верхом на белом медведе. Класс хором рассмеялся. Вернувшись домой, я бросила книгу в печку, где при 350º готовился кукурузный пирог. После того как ушли пожарные и начал рассеиваться дым, моя бабушка ударила меня с обычными выкриками —«Дрянная девчонка!», тогда как мой Попо пытался спасти меня, прежде чем она оторвёт мне голову.