Мы с Бланкой решили дождаться подходящей возможности поговорить с Мануэлем о том, что мы узнали, не оказывая на него давления. На данный момент мы заботимся о нём как можно лучше. Он привык к авторитарному образу жизни Бланки и американки, которая живёт в его доме, и проявляемая нами сейчас доброта заставляет его нервничать: он думает, что мы скрываем от него правду и что его состояние куда серьёзнее, чем сказал доктор Пуга. «Если вы планируете обращаться со мной, как с инвалидом, я бы предпочёл, чтобы меня оставили в покое», — ворчит он.

Благодаря карте, списку мест и людей, предоставленных отцом Лионом, я смогла восстановить жизнь Мануэля в ключевые годы между военным переворотом и его отъездом в изгнание. В 1973 году Ариасу исполнилось тридцать шесть лет, он был одним из самых молодых профессоров факультета общественных наук,  женат, и, насколько я поняла, в его браке было много подводных камней. Мануэль не был коммунистом, как считает Мильялобо, или членом какой-либо другой политической партии, но симпатизировал правительству Сальвадора Альенде и участвовал в массовых митингах того времени в поддержку правительства и прочей оппозиции. Когда произошёл военный переворот, во вторник, 11 сентября 1973 года, странаразделилась на две непримиримые группы —  никто не мог оставаться нейтральным. Через два дня после переворота был отменён комендантский час, введённый на сорок восемь часов, и Мануэль вернулся к работе. Он нашёл университет, занятый вооружёнными солдатами вформе и с вымазанными в краске лицами, чтобы их не узнали, увидел пулевые отверстия в стенах и кровь на лестнице, и кто-то его предупредил, что находящихся в здании студентов и профессора уже арестовали.

Это насилие оказалось настолько невообразимым в Чили, стране, гордящейся своими демократическими институтами и гражданским обществом, что Мануэль, не зная, насколькосерьёзно произошедшее, пошёл в ближайший полицейский участок, чтобы узнать о своих коллегах. Обратно он уже не вышел. Полицейские отвели его с завязанными глазами на Национальный стадион, который был превращён в центр заключения. Там находились тысячи людей, которые были арестованы за эти два дня; избитые и голодные, они спали на цементном полу и целый день сидели на трибунах, молча молясь, чтобы их не включили в число несчастных, доставленных в лазарет для допроса. Они могли слышать крики жертв, а ночью — звуки расстрела. Арестованных содержали без связи с внешним миром и членами семьи, которым, однако, разрешалось оставлять пакеты с одеждой и едой в надежде, что охранникипередадут посылки тем, кому было предназначено. Жена Мануэля, которая принадлежала к Левому революционному движению, наиболее преследуемому военными, немедленно бежала в Аргентину и оттуда в Европу. Она не сможет воссоединиться с мужем ещё три года, пока им не будет предоставлено убежище в Австралии.

Человек в капюшоне, отягощённый виной и горем, прошёл мимо трибун на стадионе под пристальным вниманием двух солдат. Мужчина указывал на предполагаемых членов Социалистической или Коммунистической партии, которых немедленно отправляли в недра здания, чтобы пытать или убивать. По ошибке или из страха роковой человек в капюшоне указал на Мануэля Ариаса.

День за днём, шаг за шагом, я прослеживала путь его мучений, и в процессе сама ощущала неизгладимые шрамы от диктатуры, оставленной в Чили и на душе Мануэля. Теперь я знаю, что скрывается за внешним фасадом этой страны. Сидя в парке у реки Мапочо, где в 70-х годах проплывали трупы замученных под пытками, я прочитала доклад комиссии по расследованию злодеяний того времени, обширную историю страданий и жестокости. Священник, друг отца Лиона, дал мне доступ к архивам Викариата солидарности, офису Католической Церкви, который помогал жертвам репрессий и отслеживал пропавших, бросая вызов диктатуре из самого сердца собора.