Мануэль провёл лето и осень 1974 года на Национальном стадионе и в других центрах задержания, где его допрашивали столько раз, что никто их не считал. Признания ничего не значили и в конечном итоге затерялись в окровавленных архивах, представляющих интерес только для крыс. Как и многие другие заключённые, Мануэль никогда не знал, что хотели услышать его палачи, и наконецпонял, чтоэто не имеет значения:его мучители сами не знали, что ищут. Это были не допросы, а наказания, чтобы установить репрессивный режим и искоренить любые следы сопротивления у населения. Поводом были тайники с оружием, которые правительство Альенде якобы передало народу, но спустя месяцы их не нашли, и никто больше не верил в эти воображаемые арсеналы. Террор парализовал людей, это был наиболее эффективный способ наведения замороженного порядка казарм. Долгосрочный план, чтобы полностью изменить страну.

Зимой 1974 года Мануэль содержался на Вилле Гримальди на окраине Сантьяго, которая принадлежала влиятельной семье итальянского происхождения, чью дочь арестовали, чтобыобменять её свободу на дом. Имущество перешло в руки Директората национальной разведки,DINA, позора чилийской полиции, эмблемой которого был железный кулак. Директорат был ответственен за многие преступления, в том числе и за пределами страны, среди которыхубийства в Буэнос-Айресе свергнутого главнокомандующего вооруженными силами и бывшего министра правительства в центре Вашингтона, в нескольких кварталах от Белого дома. Вилла Гримальди стала самым опасным из центров допросов, где содержалось более четырёх с половиной тысяч заключённых, многие из которых так и не были найдены живыми.

В конце моей недели пребывания в Сантьяго я нанесла обязательный визит на Виллу Гримальди; теперь это тихий сад печальной памяти о тех, кто пострадал. В то время я не могла пойти туда одна. Моя бабушка считает, что места остаются отмеченными человеческим опытом, и у меня не хватило смелости встретиться с ними без дружеской руки. Зло и боль навсегда пойманы в этом месте. Я попросила Бланку Шнейк, единственного человека, кроме Лилианы и отца Лиона, которым я рассказала о том, что я пыталась выяснить, сопровождать меня. Бланка сделала слабую попытку отговорить меня: «Зачем продолжать углубляться в то, что произошло так давно?» Хотя у неё было ощущение, что ключ к жизни Мануэля Ариаса был там, и её любовь к нему была сильнее, чем её сопротивление столкновению с тем, что она предпочла игнорировать. «Хорошо, американочка, давай сейчас же поедем, а не то я передумаю», —  сказала она.

Вилла Гримальди, ныне называемая Парк мира, представляет собой пару зелёных акров сонных деревьев. Мало что осталось от зданий, которые существовали, когда Мануэль там находился, потому что они были разрушены диктатурой в попытке стереть следы непростительного. Однако тракторы не могли уничтожить настойчивых призраков или заглушить стоны агонии, до сих пор ощущаемые в воздухе. Мы гуляли среди изображений, памятников, больших холстов, запечатлевших лица погибших и пропавших людей. Гид объяснял, как обращались с заключёнными, наиболее распространённые формы пыток, со схематическими рисунками человеческих фигур, висящих на руках, или с погружёнными в водяные бочки головами, железных нар, подключённых к электричеству, изнасилования женщин собаками, мужчин— палками мётел. Одним из двухсот шестидесяти шести имён, которые я нашла на каменной стене, было имя Фелипе Видаля, и тогда я смогла вставить последний кусок головоломки на своё место. В пустыне Виллы Гримальди профессор Мануэль Ариас встретился с журналистом Фелипе Видалем; там они вместе перенесли ужасные страдания, и один из них выжил.