Но самым необъяснимым, буквально невозможным Юрию казалось участие в этом деле Марины Медведевой. Ее внезапное и донельзя эффектное появление смахивало на обрывок бредового сна: она вдруг возникла, наделала шуму и пропала, и Юрий не знал, что ему думать по этому поводу. За Мариной погнался Одинцов; сейчас он, злой как собака, должно быть, допрашивал ее у себя на Петровке. Впрочем, очень может быть, что и не допрашивал: откуда ему было знать, с кем он имеет дело? Догнал, поймал за шиворот и сдал гаишникам для оформления протокола, а сам, наверное, рыщет по всему городу, пытаясь отыскать сбежавшего маньяка Филатова...

Подумав об этом, Юрий украдкой огляделся и поймал на себе боязливый и неодобрительный взгляд какой-то бабуси, выгуливавшей в сквере своего трехлетнего внука. Он сразу же вспомнил о своей разорванной одежде и покрытой струпьями, ободранной щеке. Вид у него был в высшей степени предосудительный, и Юрий не без оснований побаивался, как бы кто-нибудь из добропорядочных граждан не посоветовал первому встречному постовому милиционеру обратить на него внимание. Из этого пропахшего сосисками, которых он не мог купить, сквера следовало поскорее уходить, оставалось только решить, куда направиться. Увы, это был вопрос, на который Юрий не находил ответа. Содержимое его карманов осталось у Одинцова, соваться домой было смерти подобно; Юрий был гол как сокол, и это посреди Москвы, где даже помочиться бесплатно нельзя!

Он потер ладонью колючий от двухдневной щетины подбородок и поморщился: ну, бомж бомжем! Есть хотелось ужасно, а курить и того пуще. Юрий отогнал заманчивую мысль о том, чтобы пойти к Одинцову и признаться во всех этих убийствах в обмен на горячий ужин и пачку сигарет.

Он нехотя встал и побрел прочь, не имея ни малейшего понятия о том, куда направляется. Во всей огромной Москве у него действительно не было никого, к кому он мог бы сейчас обратиться за помощью, – никого, кроме Димочки Светлова, который, увы, был так же хорошо знаком с Одинцовым и наверняка находился у того под колпаком. Идти к Светлову домой или на работу было нельзя ни в коем случае, а вот попробовать связаться с ним, пожалуй, стоило. Юрий задумчиво почесал заросшую щетиной щеку. Легко сказать – связаться! В наше время нет ничего проще, чем позвонить нужному человеку, – достал из кармана мобильный, набрал номер и говори, пока на твоем счете не кончатся деньги. Но если у тебя вдруг не оказалось ни мобильника, ни счета, ни денег, тогда тебе не позавидуешь. Тогда наше время, время высоких скоростей и еще более высоких технологий, мгновенно поворачивается к тебе своей обратной стороной, и ты видишь, что всем на тебя плевать, всем твои проблемы, что называется, до фонаря, тем более что сам ты оборван, грязен, небрит, имеешь зверски разодранную кастетом физиономию, неприятный кровоподтек на лбу, оставленный милицейским ботинком, и твой разбойничий вид не вызывает у добропорядочных граждан ровным счетом никакого доверия.

Тут Юрий увидел, что навстречу ему по центральной дорожке сквера неторопливо движется, посасывая сигарету, крупный мужчина лет тридцати пяти с мускулатурой пляжного атлета, смоляной, подстриженной ежиком шевелюрой, с толстой золотой цепью на бычьей шее и с выражением тупой самоуверенности на широком малоподвижном лице. Часы у него были золотые, на поясе с одной стороны висела бензиновая зажигалка в кожаном чехле, а с другой – мобильный телефон, тоже в чехле из тисненой черной кожи. Брюки и тесная облегающая майка на этом человеке были черными, кожаные туфли имели длинные, сильно вытянутые вперед, слегка загнутые и как бы обрубленные у самых кончиков носы. Двигался этот прохожий неторопливо, вразвалочку, руки держал немного на отлете от туловища, а вид имел такой, словно все вокруг давно и по праву принадлежало ему. Словом, парень как будто только что весь целиком соскочил с плаката «А ты отстегнул бабки своей крыше?»; при иных обстоятельствах Юрий не испытал бы к нему ничего, кроме брезгливой неприязни, но сейчас вид этого динозавра его обрадовал.