– Это я, – сказал Юрий.

Светлов сразу понял, с кем говорит, хотя номер на определителе был ему незнаком.

– Где ты? – быстро сказал он.

– Не там, где ты думаешь, – ответил Юрий.

– Откуда ты знаешь, что я думаю?

– А что ты можешь думать после нашего с тобой веселого завтрака?

– Ну, братец, с тех пор многое произошло. У меня тут сидит один очень интересный человек, который рассказывает такие вещи, что закачаешься! Надо бы вам встретиться, поговорить. Поверь, тебе сразу же станет легче дышать. Да, это он, – добавил Дмитрий куда-то в сторону.

– Эй, эй! – тихонько закричал на него Юрий. – Надеюсь, ты там не со своим лысым стукачом беседуешь?

– Отнюдь, – сказал Дмитрий, – никакой лысиной тут даже и не пахнет. Я же говорю, до крайности приятный человек. И ты ни за что на свете не догадаешься, кто это.

– Некогда мне гадать, – сердито огрызнулся Юрий. – Во-первых, я говорю с чужого телефона, а во-вторых... Ну, сам понимаешь, не маленький.

Разговор действительно угрожающе затягивался, а возможность того, что номер Светлова прослушивается, была чертовски велика. Одинцов оказался довольно толковым работником, хитрым и быстрым, и он, конечно же, сразу сообразил, что отыскать Юрия можно только через Димочку. Все это было очень плохо, и наличие пистолета, который оттягивал правый карман брюк, нисколько не улучшало ситуацию: стрелять в ментов только за то, что те выполняют свою работу, как умеют, Юрий не собирался.

Светлов сразу же понял, что он имеет в виду.

– Да, – сказал он, – ты прав. Значит, принесешь мне фотографии и текст, скажем, через сорок минут. Успеешь?

– Постараюсь, – сказал Юрий, невесело улыбнувшись этой наивной попытке господина главного редактора обмануть тех, кто, быть может, подслушивал их разговор. – Только это смотря куда.

– Туда, где Мирон писал репортаж про одноклассников.

– Заметано, – сказал Юрий с невольной улыбкой.

Мирон, основатель и первый редактор «Московского полудня», при жизни был человеком легендарным и ухитрился остаться таковым даже после смерти. Легенды, ходившие о нем, были в большинстве своем довольно курьезными и начинались, как правило, одними и теми же словами: «Как-то заходит Мирон в один шалман...» «Шалман» был любимым словом Мирона; так он называл все без исключения заведения общественного питания, начиная от станционного буфета и кончая самым дорогим рестораном. В голове у него хранилась постоянно обновляемая подробнейшая карта московских шалманов, и, когда в редакцию однажды явился некий респектабельный гражданин с профессорской бородкой и принялся слезно просить представителей прессы надлежащим образом осветить празднование двадцатипятилетия окончания им и его одноклассниками любимой средней школы номер такой-то, каковое празднование имело состояться в некоем вновь открытом ресторане, Мирон не стал отправлять его в комнату корреспондентов, а взял эту трудную и почетную миссию на себя, тем более что гражданин в бородке, впоследствии действительно оказавшийся профессором МГУ, твердо пообещал напоить командированного в его распоряжение журналиста до полной неподвижности. Бедняга просто не знал, что дает невыполнимое обещание: напоить Мирона до полной неподвижности не удавалось никому и никогда. Напротив, заложив за галстук лишнюю рюмку, Мирон делался чрезвычайно активен, чтобы не сказать буен. Так вышло и в тот раз; наскучив пить в одиночку, слушая слезливые воспоминания бывших одноклассников о проказах золотого отрочества, Мирон встал и произнес тост, суть которого сводилась в общих чертах к тому, что все это – хрень собачья и что участникам этой тоскливой попойки лучше всего было бы всем классом угодить под трамвай задолго до выпускного бала.