– Не Джека, – уточнила она.

– Не Джека, – повторил я. – Я знал о нападении, но не участвовал в нем.

Мне пришлось глубже погрузиться в собственную память, чтобы вспомнить, откуда взялась кровь у меня на морде. Мой человеческий рассудок услужливо подсовывал логичные ответы: кролик, олень, сбитая машиной на шоссе мелкая живность,– и все они начинали немедленно перевешивать мои действительные волчьи воспоминания. В конце концов я извлек из глубин своей памяти настоящий ответ, хотя поводов гордиться собой он мне не давал.

– Она была кошачья. Кровь. Я поймал кота.

Грейс перевела дух.

– Ты не расстроилась, что это был кот? – спросил я.

– Тебе же нужно было что‑то есть. Если это был не Джек, мне все равно, кто это, хоть валлаби, – пожала плечами она.

Однако я видел, что Джек по‑прежнему занимает ее мысли. Я попытался извлечь из памяти те крохи, которые были мне известны о нападении; мне ужасно не хотелось, чтобы она плохо думала о моей стае.

– Вообще‑то он сам их спровоцировал, – сказал я.

– Что‑что он сделал? Ты же сказал, что тебя там не было!

Я покачал головой и попытался объяснить ей.

– Мы не можем... когда мы волки... когда мы общаемся, это обмен образами. Ничего сложного. И только на небольших расстояниях. Но если мы находимся неподалеку друг от друга, то можем передать другому волку какой‑то образ. В общем, те волки, которые напали на Джека, показали мне, как это было.

– Вы умеете читать мысли друг друга? – с недоверием в голосе переспросила Грейс.

Я решительно покачал головой.

– Нет. Я... это трудно объяснить, когда я челове... когда я – это я. В общем, когда мы превращаемся в волков, наше сознание тоже изменяется. У нас нет абстрактных понятий. Речь не идет о вещах вроде времени, имен и сложных чувств. Это все исключительно для охоты или для того, чтобы предупреждать друг друга об опасности.

– И что ты видел про Джека?

Я опустил глаза. Это было очень странное ощущение – пытаться воскресить волчьи воспоминания в человеческом рассудке. Я принялся перебирать смутные образы, сохранившиеся в моей памяти, и лишь сейчас до меня дошло, что красные кляксы на волчьих шкурах были пулевыми ранами, а пятна у них на мордах – кровью Джека.

– Некоторые волки передали мне картины, как он их ранит. Из... из ружья? Видимо, у него было пневматическое ружье. Он был в красной рубахе. Волки плохо распознают цвета, но красный мы различаем.

– Но зачем ему это понадобилось?

Я покачал головой.

– Не знаю. Подобные вещи мы не обсуждаем.

Грейс молчала; наверно, все еще думала про Джека. Мы сидели в напряженной тишине, пока я не начал беспокоиться, не расстроилась ли она. И тут она произнесла:

– Значит, получить подарки на Рождество тебе не удается.

Я смотрел на нее, не зная, что ответить. Рождество существовало где‑то в другой жизни – в той, которая была у меня до волков.

Грейс уткнулась взглядом в руль.

– Просто я подумала, что на лето ты все время куда‑то исчезал, и я всегда любила Рождество, потому что знала, что ты точно объявишься. В лесу. В волчьем обличье. Наверное, это потому, что зимой холодно. Но это значит, что ты никогда не получаешь подарков на Рождество.

Я покачал головой. Я превращался в волка еще даже до того, как магазины начинали украшать к праздникам.

Грейс нахмурилась.

– Ты думаешь обо мне, когда превращаешься и волка?

Когда я превращался в волка, то становился воспоминанием о человеке, способным лишь тщетно цепляться за обрывки бессмысленных слов. Мне не хотелось говорить ей правду о том, что я не мог даже удержать в памяти ее имя.

– Я думаю о том, как ты пахнешь, – сказал я то, что было правдой.