Лена не боялась немцев. «Я маленькая, — думала она, — ничего они мне не сделают. Скажу им „шуле, шуле“ — и все». Но она побаивалась темноты.

Вдруг она увидела, что по дороге что-то движется. Сперва она не могла разобрать толком, что это такое, потом разглядела лошадь, телегу и идущих следом людей. Все это она увидела очень ясно, потому что среди ровной плоской степи лошадь, телега и люди четко рисовались на тускло-желтом догорающем небе.

Лошадь показалась Лене знакомой, это была та самая большеголовая старая лошаденка, которая раньше у них в колхозе возила бочку в полевой стан. Показался знакомым и один из мужчин с большим животом и кривыми ногами. Всего вернее, это был Тимашук.

Но почему все они идут пешком, а телега едет пустая? И почему они все с ружьями?

И вот тут Лене стало страшно. Казалось, что-то невыносимо ужасное происходит сейчас на дороге. Эти люди, провожающие пустую телегу, тайком делают что-то отвратительное и что-то спешат скрыть.

Ей стало так страшно, что она кинулась бежать со всех ног. «Шуле, шуле», — лихорадочно шептала она, уже не понимая, что говорит. Упала, уронила бумагу, испугалась еще больше и чуть не забыла подобрать свой сверток.

В степи теперь было почти совсем темно, и Лена взяла вправо, к дороге, чтобы не сбиться с пути. Темнота обступала ее, и она посмотрела вверх, на яркие звезды. Как далеко они были! И как близко, как душно, как враждебно обступала ее темнота.

Самое страшное, что неоткуда ждать помощи. Встреться ей сейчас человек, его нужно будет за версту обходить.

Но Лена боялась сейчас не людей — больше всего она боялась воспоминаний. Изо всех сил старалась она не вспоминать, но чувствовала, что ничего поделать с собою не может: еще минута, и перед ее мысленным взором возникла лошадь, виселица и на ней трое. Наверно, они были молодые. Но этого уже понять было нельзя. Подбородки их странно упирались в грудь, словно они баловались. Фашисты не позволяли их снять, не разрешали хоронить. И вот Лене представилось, что эти трое, опустив головы, бредут сейчас степью. Чего бы она не дала, чтобы был с ней кто-нибудь. Ну, хоть бы Жучка или Дружок!

Она плохо помнила, как добралась до речки и перебежала по скользким мосткам. И вот здесь она увидела, что у берега стоит человек да так неподвижно, как живой стоять не мог бы.

Лена бежала из последних сил, бежала, задыхаясь, чувствуя, как больно колет в боку, как сухо во рту и больше уже нет силы бежать.

Когда она была уже в теплой пещере среди своих, оказалось, что она ничего не может им рассказать. Как будто ее в степи никто не остановил, ничто, казалось, ей не угрожало. Она не могла даже с уверенностью сказать, стоял ли кто-нибудь у речки или ей только почудилось. Даже про страшную телегу, собственно, нечего было рассказывать — ехала и ехала по дороге телега. Однако, к ее удивлению, как только она заговорила об этой телеге, ребята словно потемнели.

— Она была какая-то страшная, — нерешительно сказала Лена.

— Еще бы не страшная! — ответил Вася. — На ней везли Петровича…

НАКОНЕЦ-ТО!

Каждый день девочки, которые продолжали ходить в школу, рассказывали товарищам, как там идут дела, Учителя задавали на дом уроки и неумолимо требовали, чтобы их выполняли. Ребятам приходилось писать на оберточной бумаге и даже между зачеркнутыми строками в старых тетрадях — новых тетрадей раздобыть было невозможно.