— И она пошла?!

— Не знаю…

— Ну нет! — жестко проговорила Надя. — Это так оставлять нельзя!

— А что же делать?

Все молчали. Борис, помолчав, нашел в себе смелость сказать:

— Предателей убивают.

Никто ему не ответил. Лица девочек побледнели. Да и мальчикам стало не по себе.

Предателей убивают. Нет на свете человека более подлого, чем тот, кто бросил народ свой в беде и перешел на сторону врага. И какого врага! Разве знали когда-нибудь люди армию более подлую, бесчеловечную и зверскую, чем фашистская армия?!

Какое тут может быть оправдание? Иной раз человек может сказать, что не знал всего и чего-то не понял. Ксана знала все. Да и как она могла не знать? Так же, как и все в селе, она видела Егорку и Колю Панченко. Так же, как и все, она знала, что сожжена Козловка, что убит маленький Костик, что всюду, где прошли гитлеровцы, остаются рвы, полные мертвых людей.

Да, предателей убивают!

Надя обратилась к Борису:

— И ты бы мог ее убить?

Борис не ответил.

— Так бы пошел и убил? — настаивала Надя.

Борис опять промолчал.

— Ведь мы с нею в одной школе учились! — тихо вставила Оля. — Страшно…

— Вот именно потому, — словно бы очнувшись, сказал Борис. — Именно потому, что мы с ней учились в одной школе, были в одной пионерской дружине! Именно потому, что все это она предала.

— Вот что мы сделаем, — медленно сказала Надя, — мы сделаем так, что жизнь ей станет не в жизнь…

— Постой, — сказал Вася, — погоди! Кто-то идет!

Нет, это кто-то бежал! Бежал со всех ног.

…Было еще светло, когда Лена вышла из города. Она несла только одну пачку бумаги, зато бумага была тонкая, и на ней не расплывались чернила.

— Если тебя задержат, — сказали ей, — говори «шуле, шуле», дескать, несешь бумагу для школы.

— Шуле, шуле, — твердила Лена, труся рысцой по широкой степной дороге.

Потом решила, что по самой дороге, где ходят немецкие машины, ей идти опасно, и пошла стороной. Однако чтобы не заблудиться в степи, она старалась не отходить далеко от дороги.

Толина тетка дала ей с собою две кукурузные лепешки, и Лена была этому очень рада. Она шла и думала, когда съесть лепешки. Хотелось бы поужинать до того, как зайдет солнце, но сидеть посреди открытой степи и есть лепешки как-то уж очень неуютно… Впрочем, скоро ей пришлось не только сесть, но и лечь, растянуться на земле: по степи шагали гитлеровские солдаты. Лена лежала на животе и опасливо смотрела сквозь траву, как они шагают. А когда враги прошли, она, все еще лежа на животе, съела половину лепешки. Потом встала, отряхнулась и пошла дальше.

В степи сгущались сумерки. Заря угасала. По дороге, светя фарами, проехали грузовики, и Лена опять упала в траву. В этот раз она съела другую половину лепешки. Становилось холодно. На Лене было платьишко, из которого она сильно выросла, и старая стеганка; в кармане ее лежала последняя лепешка. Чтобы согреться, Лена пустилась бежать.

На западе в темных полосах облаков потухала заря. Степь стала синей и словно бы дымилась. Идти по неровной земле было трудно. Казалось, кочки сами бросаются все время под усталые ноги.