И правда. Глаза наши, синь со сталью. У Клаустры радужка болотного цвета, с внешнего краю янтарная с прозеленью, вокруг зрачка — рыжая, словно трухлявая гать, кое-как проложенная через трясину.

— В нашей семье таких нет, — роняет новообретенная маменька, и бинго! — я больше не думаю о том, насколько крепко она привяжет Джона. Мне подкинули новую семейную тайну, офигенную тайну, неразрешимую.

Как это «НЕТ»? Джон не мог получить голубых глаз, коли у его матери не было предков со светлыми глазами. Фамильный облик Кадошей весь составлен из рецессивных признаков. Наши аллели дарят Кадошам редкие, ценимые знатоками светлые глаза и волосы, но при каждом союзе с гомозиготой растворяются в море доминантных генов. Мы, блондины со светлыми глазами, исчезаем с лица земли, вытесняемые темноволосыми и темноглазыми чистыми линиями.

Так почему у Джона светлые глаза?

Ян

Чувствую, пока не время встревать в разборки Клаустры с сыном. Однако потом она будет разбираться с бывшим мужем и с тем, кто держит бывшего мужа за глотку, но, похоже, собирается передать поводок… Сколько еще мне прятаться за спинами Короля и Ребиса?

Думаю над этим всю дорогу до виллы в окрестностях города Гайя, самого богомольного города Индии. И похоже, вилла эта — не арендованная. Она собственность Клаустры — аккуратный, не по-индийски бесцветный и чистый дом, взлетающие прозрачные занавески, резные палисандровые столики, ротанговые креста, а в спальня постели с хрустящими простынями. Дом подготовлен к приезду множества гостей, но его привычное состояние другое.

Нас размещают, словно туристов в дорогом отеле, извещают, когда будет ужин, и оставляют в покое. Я сразу начинаю искать близнецов, открывая все двери подряд. Мне нужно знать, что им такое сказали, что у Эмилии лицо стало, как у… как у Эмиля. Выражение отрешенности, нездешности появляется на лице сестры очень редко, в то время как брат щеголяет им постоянно. И мне кажется, Эми, закрывшаяся от мира, глядящая на все пустым взглядом — плохой знак, очень плохой.

— Клаустра буддистка? — удивляюсь я, сунув нос в закрытую комнату (чертово журналистское любопытство) и увидев буцудан, так же не похожий на индийские алтари, как и весь этот дом — на местные дома. Огромный, метра два высотой, величественный и изысканный в своей простоте. И закрытый, наглухо закрытый от чужих глаз. Я подхожу поближе.

— Китадзава-сэнсэй, — гордо произносит за моей спиной Король. — Его рука.

— Он очень знаменит? — уточняю я. Понятия не имею, кто такой Китадзава, но все по той же журналистской привычке улавливаю главное: буцудан сделан известным на весь Восток мастером. Вот только это мастер с другого края Востока.

— Очень. Великий человек, — кивает якудза и спешно выводит меня из молельни, к дверям других комнат. — Зачем ты туда полез? В некоторые комнаты нельзя входить без спроса, хозяева обидятся. — Он выговаривает мне, как выговаривал бы туристу, попытавшемуся истоптать сад камней: строго и вежливо, но с явственным желанием начистить рыло белому глупцу. — Однако жаль, что такую драгоценность никто не видит, жаль…

— Рядом с буцуданом висит табличка, — обрываю я Короля. Очарованный мастерством неведомого мне Китадзавы, тот не заметил самого важного. — Табличка с именем.

— У хозяев кто-то умер или заболел, — пожимает плечами якудза. — Так бывает. Хозяева молятся о его душе или о выздоровлении.

— Король! — меня тянет постучать якудзу по лбу. До чего медленно соображают даже криминальные авторитеты, когда речь не о деньгах. Не об их деньгах. — Хозяйка дома — Клаустра.