— У меня будет умная жена, — без всякой радости замечает Джон и тоже залезает на кровать. — Хоть и недоверчивая. Эми, неужто ты думаешь, я не нашел способа проверить, кем мне приходится Клаустра? Заполучить ее ДНК и сравнить со своей, например? Получить генетический материал любого человека очень легко, достаточно иметь своего человека в здравоохранении. Но не в этом дело, Эми. Ведь не в этом же?

— А в чем? — шепотом, без голоса спрашивает Эмилия.

— В том, что тебе страшно выходить за того, кто не Кадош.

Иногда я спрашивал себя, имеет ли значение для Джона, что Эмилия вовсе не такая, какой кажется на вид — не воплощенная белокурая нежность, не умирающий три минуты, а кажется, что целый час, лебедь Сен-Санса. Что она умнее, сильнее, скрытнее, язвительнее и резче. Или ему все равно, только бы как-нибудь затащить Эми в койку. Однако Джону если на что и плевать, так это на мое вынужденное присутствие. Поэтому он надвигается на Эмилию, стаскивая с себя рубашку, а потом становится темно — Эмиль закрывает мне глаза ладонью и накрывает мои губы своими.

Мне пора перестать смущаться. Кадош-старший так ослепительно невоспитан во всем, что касается человеческих рамок, ограничений, табу. И его потомки столь же распутны, циничны, безжалостны и свободны. Я был прав, думая: Кадоши — боги. Словно боги, все они друг с другом в родстве и одновременно во вражде. Для богов нормально убивать детей и родителей, брать в жены сестер, рожать от отцов… С кем еще познавать либидо и мортидо, если кроме семьи в мире лишь Тьма и Хаос, Земля и Твердь, а над ними, под ними и вокруг — великое Ничто? Для представителей древнего, замкнутого клана выйти за его пределы — как в космос шагнуть. В скафандре или без скафандра, гибель неминуема, это лишь вопрос времени.

Джон прав: Эмилия боится их общего с братом шага в неизведанный мир, который убивает. Она удерживает брата, точно якорь. Иначе Эмиль бы уже вышел в космос, как в свое время его отец. Но Ребис вернулся в последние секунды, на выдохе, обессиленный, обожженный космосом до костей, с одной-единственной мыслью: больше никогда. Эмиль же предпочтет не возвращаться вовсе. Пусть кипит кровь, взрываются легкие, кожа горит и покрывается льдом. Не знаю, стою ли я таких мучений, такого риска. Однако постараюсь сделать так, чтобы мой Эмиль не пожалел. Хотя бы ближайшие лет семь-десять. А там, глядишь, он привыкнет к большому миру и к его дарам — золоту любви, ладану одиночества и смирне смирения.

— Я не буду… цепляться… а-а-ах-х-х… за тебя… — слышится задыхающийся шепот.

— Бу-у-удешь, — гудит Джон, — бу-у-удешь, детка-а-а…

По моему бедру медленно, будто голова змеи, скользит женская щиколотка — тонкая косточка уголком, гладкая кожа. Меня передергивает — и это становится неожиданностью. Я вспоминаю, как фантазировал когда-то об оргии с близнецами. Ну вот и исполнилась твоя сексуальная мечта, Ян. Лови момент, парень!

Условие успешной оргии — равнодушие к партнерам. Не будь я связан с ними со всеми, опутан ими с ног до головы, на меня бы не действовали табу, которые Кадоши рвут с такой легкостью: табу на занятие любовью с другом, табу на подглядывание, табу на инцест. Ведь то, что творится сейчас — это инцест, самое страшное, самое отвратительное, что люди могут натворить в одной семье, в одной постели. Поэтому я не выдерживаю воплощения своей же собственной фантазии? Или просто потому, что слабак? Ян, ты никогда не был ханжой, перепробовал многое, так какого черта тебе хочется сбежать, схватив Эмиля в охапку?

Я замираю застигнутым зверьком. Хорьком-фуро, слишком заметным на голой земле альбиносом, на которого сверху пикирует смерть, вся — расставленные когтистые лапы, утробный клекот и крылья, закрывшие полнеба.