Инесса Ципоркина. Двутелый андрогин. Книга 2Архипелаги моря Ид – 12
Глава 1. Cave, cave, Deus videt
Эмиль Снова нас волокут куда-то, без объяснений и извинений — потому что мы груз. Или приз. Бесполезно отбиваться и спрашивать, чей это мотоцикл да кто такой Зед. Я уже давно не спрашиваю. Вместо этого слушаю невероятный рассказ Яна, как они с Джоном, оседлав тайфун, прилетели на Йонагуни, а сам остров, накренившись, исчезает за облачной дымкой. Бизнес-джет, арендованный Королем, уносит нас навстречу Джоновой матери, туда, где она нас ждет. А где она нас ждет? Во Франции, в храме тамплиеров? В Трансильвании, в замке Дракулы? Моего воображения точно не хватит, чтобы представить следующую глиссаду судьбы. На акул-молотов и древнюю пирамиду у края японского света мы так и не посмотрели. Даже не вспомнили о том, что под нашими ногами — одна из величайших тайн человечества. Убегали от неприятных вопросов со стороны японских и американских властей в ужасной спешке: побросали вещи, людей, благородного ёкодзуну… Мы с Эми видели его лишь по скайпу, помятого, но гордого своим подвигом. В больницу нас не пустил Король. — Вы его едва не погубили, — с жесткой, неприязненной улыбкой произнес якудза. — Привлекли к нему внимание всей Японии, теперь у больницы караулят журналисты. К уважаемому чемпиону прилетела невеста, сидит у его постели. Она будет хорошей женой. Вам не следует появляться рядом с Шачи-саном. Конечно, нам не следовало. Да и не хотелось. Но на камеру мы изображали желание прийти и тоже посидеть у постели человека-косатки, могучего, непобедимого, полного жизни. Глаз у Шачи заплыл, рука висела на перевязи мертвым грузом, однако он смеялся, перекатывая в горле круглые, грохочущие «ррр»: — Это быро прекрасное прикрючение! Я всегда буду помнить, как драрся против церого взвода — и продержарся минут пять! Пока рыбаки не прибежари. Мы не сказали сумотори, что это не рыбаки, а люди Короля; что держался Шачи не больше минуты; что не приключение это было, а подстава. Подстава со стороны Абба Амоны, и в ней наш друг-косатка был не более чем мелкой рыбешкой. Мы улыбались и махали, выдавая то, что ёкодзуне хотелось услышать, можно сказать, искупали нашего спасителя в уважении и признательности. И по ходу разговора я вдруг ощутил, что мне… ужасно скучно. Я с нетерпением ждал, когда же закончится разговор и можно будет отпустить мышцы лица, сведенные в добрую улыбку, убрать из голоса нежность, а из глаз — благодарность. Но сделать это прямо в кадре почему-то не мог. Просто не мог и все. Ребис наблюдал за нашим танцем перед ёкодзуной с нехорошей ухмылкой и молчал. Не издевался над желанием оставить по себе хорошее впечатление, не высмеивал попытки превратить грязную аферу во что-то захватывающее и ослепительное — хотя бы для одного из участников. И, наверное, втайне надеялся: с годами в его последышах пропадет эта глупая привычка осторожно обращаться с отработанным материалом. Посмотрим, что ты запоешь, папочка, когда тебе аукнутся грехи молодости. Когда-то ты счел мать Джона бесперспективной, мягкотелой самочкой — ну, держись теперь. Мы с Эми откидываемся на спинку мягкого диванчика (благослови, боже, первый класс) и бездумно глядим вниз, где в разрывах облаков мелькает море. Оно бликует, словно сталь, и похоже на огромное металлическое зеркало, в котором невозможно увидеть себя, как ни старайся. Море отражает только равного себе — небо. Абба Амона мурлычет под нос какую-то песенку. По привычке загнанного в ловушку зверя мы чутко ловим каждый звук, исходящий от врага. Я узнаю слова «Изумрудной скрижали». В детстве нас заставляли учить наизусть эту, как нам по малолетству казалось, ахинею: квод эст инфериус… «Quod est inferius est sicut id quod est superius. |
