– Я надеялась, что благодаря этому приему мы сдвинемся с места, но мы, к сожалению, столкнулись с эхопатией.

– Это что за гадость?

– Гинь, такое случается порой – как дополнение к кататоническому синдрому. Больной повторяет слова собеседника – буквально или с небольшими изменениями.

– То есть попугайничает?

– Да, что‑то вроде того. Впрочем, не будем отчаиваться. Я попробую другую уловку Шарко. Пути к человеческой душе могут быть невероятно извилистыми и неожиданными.

Лукреция забрала ручку из правой руки Секвойи и вложила се в его левую руку. Снова подложив под ручку блокнот, она сказала:

– Здравствуйте, профессор Угадай. Я врач и хотела бы побеседовать с вами. У вас есть свои соображения касательно того, что произошло с вашими крионавтами?

Секвойя по‑прежнему смотрел в пространство стеклянными глазами. Но его левая рука дрогнула, и он написал каракулями справа налево две строки. Перед нами был текст, как бы отраженный в зеркале.

– Зеркало, Фе! – приказал я.

– Не нужно, – сказала Борджиа. – Я могу читать и справа налево. Он написал: «В онтогенезе повторяется филогенез, но…»

– «Но» – что?

– Тут его рука остановилась. «В онтогенезе повторяется филогенез, но…» Но – что, профессор Угадай? Что вы хотели сказать?

Никакой реакции.

– Опять сорвалось?

– Получилось, болван! Мы обнаружили, что в глубинах его мозга продолжается нормальная работа. Именно в самых отдаленных глубинах. Там он прекрасно осознает все, что происходит в окружающем мире. Теперь надо лишь удалить созданный шоком почти непроницаемый кокон, в который сейчас заключена его личность.

– И вы знаете способ?

– Клин клином вышибают. Нужен новый шок. Но чтобы это сработало, нужно торопиться.

– Время нас и без того поджимает. Вот только бы не напортачить в спешке!

– Недавно создан новый транквилизатор, полипептидный дериват норадреналина.

– Ни слова не понял.

– Ты представляешь, как действуют транквилизаторы? Они затрудняют взаимодействие между ядрами центральной нервной системы, глиальными клетками и нейронами. Они замедляют передачу нервных импульсов от клетки к клетке – и тем самым замедляют функционирование всех органов. Улавливаешь?

– Пока улавливаю.

– Так вот, дериват норадреналина эти связи не замедляет, а парализует совершенно. По своему действию он близок к нервно‑паралитическому газу. Межклеточное взаимодействие прекращается. Фактически это почти смерть. Не исключена возможность того, что мы попросту убьем его.

– Почему же? Никогда не слышал, чтобы транквилизаторы убивали!

– Постарайся вникнуть в суть действия этого препарата, Гинь. Межклеточные связи прекращаются. Каждая клетка остается сама по себе. Изолированные острова – вместо единого целого. Если связи восстановятся, профессор придет в себя – слегка ошалевший, но исцеленный. Новый шок выведет его из состояния абсанса, которым он отгородился от осознания фантастического исхода эксперимента. Если же связи не восстановятся, он умрет.

– Какие шансы выявить?

– Опыты показывают – примерно пятьдесят на пятьдесят.

– Как говорят русские: или пан, или пропал. Придется рискнуть.

– Нет! – вскрикнула Фе. – Не надо, Гинь, прошу тебя!

– Но сейчас он все равно что мертвый. Практически, живой труп.

– Ведь он может со временем выздороветь – правда, доктор?

– О да! – кивнула Борджиа. – Но процесс выздоровления может затянуться лет на пять – если не применять шокового метода лечения.