|
На следующее утро, рано, Литвинов уже совсем собрался в дорогу — в комнату к нему вошел... тот же Потугин. Он молча приблизился к нему и молча пожал ему руку. Литвинов тоже ничего не сказал. У обоих были длинные лица, и оба напрасно старались улыбнуться. — Я пришел пожелать вам счастливого пути,— промолвил наконец Потугин. — А почему вы знаете, что я уезжаю сегодня? — спросил Литвинов. Потугин поглядел вокруг себя по полу... — Мне это стало известным... как видите. Наш последний разговор получил под конец такое странное направление ... Я не хотел расстаться с вами, не выразив вам моего искреннего сочувствия. — Вы сочувствуете мне теперь... когда я уезжаю? Потугин печально посмотрел на Литвинова. — Эх, Григорий Михайлыч, Григорий Михайлыч,— начал он с коротким вздохом,— не до того нам теперь, не до тонкостей и препираний. Вы вот, сколько я мог заметить, довольно равнодушны к родной словесности и потому, быть может, не имеете понятия о Ваське Буслаеве ? — О ком? — О Ваське Буслаеве, новогородском удальце... в сборнике Кирши Данилова. — Какой Буслаев? — промолвил Литвинов, несколько озадаченный таким неожиданным оборотом речи.— Я не знаю. — Ну, все равно. Так вот я на что хотел обратить ваше внимание. Васька Буслаев, после того как увлек своих новгородцев на богомолье в Ерусалим и там, к ужасу их, выкупался нагим телом в святой реке Иордане, ибо не верил „ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай“,— этот логический Васька Буслаев взлезает на гору Фавор (Табор), а на вершине той горы лежит большой камень, через который всякого роду люди напрасно пытались перескочить... Васька хочет тоже свое счастье изведать . И попадается ему на дороге мертвая голова, человечья кость; он пихает ее ногой. Ну и говорит ему голова: „Что ты пихаешься? Умел я жить, умею и в пыли валяться — и тебе то же будет“. И точно: Васька прыгает через камень, и совсем было перескочил, да каблуком задел и голову себе сломил. |
