|
Здесь есть, например, некто... эх! фамилию забыл! но это просто гений! — Да бросьте его, бросьте его, Ростислав Ардалионыч, — вмешалась Суханчикова,— бросьте! Вы видите, что он за человек; и весь его род такой. Тетка у него есть; сначала мне показалась путною, а третьего дня еду я с ней сюда — она перед тем только что приехала в Баден, и глядь! уж назад летит,— ну—с, еду я с ней, стала ее расспрашивать... Поверите ли, слова от гордячки не добилась. Аристократка противная! Бедная Капитолина Марковна — аристократка! Ожидала ли она подобного посрамления?! А Литвинов все молчал, и отвернулся, и фуражку на глаза надвинул. Поезд тронулся наконец. — Да скажи хоть что—нибудь на прощанье, каменный ты человек! — закричал Бамбаев.— Этак ведь нельзя! — Дрянь! колпак! — завопил Биндасов. Вагоны катились все шибче и шибче, и он мог безнаказанно ругаться .— Скряга! слизняк! каплюжник!! Изобрел ли Биндасов на месте это последнее наименование, перешло ли оно к нему из других рук, только оно, по—видимому, очень понравилось двум тут же стоявшим благороднейшим молодым людям, изучавшим естественные науки, ибо несколько дней спустя оно уже появилось в русском периодическом листке, издававшемся в то время в Гейдельберге под заглавием: „А toyt venant je crache!“ — или: „Бог не выдаст, свинья не съест“. А Литвинов опять затвердил свое прежнее слово: дым, дым, дым! Вот, думал он, в Гейдельберге теперь более сотни русских студентов; все учатся химии, физике, физиологии — ни о чем другом и слышать не хотят ... А пройдет пять—шесть лет, и пятнадцати человек на курсах не будет у тех же знаменитых профессоров... ветер переменится, дым хлынет в другую сторону... дым... дым... дым! К ночи он проехал мимо Касселя. Вместе с темнотой тоска несносная коршуном на него спустилась, и он заплакал, забившись в угол вагона. Долго текли его слезы, не облегчая сердца, но как—то едко и горестно терзая его; а в то же время в одной из гостиниц Касселя, на постели, в жару горячки, лежала Татьяна; Капитолина Марковна сидела возле нее. — Таня,— говорила она,— ради бога, позволь мне послать телеграмму к Григорию Михайловичу; позволь, Таня. — Нет, тетя,— отвечала она,— не надо, не пугайся. Дай мне воды; это скоро пройдет. И действительно, неделю спустя здоровье ее поправилось, и обе подруги продолжали свое путешествие. |
