— В специальном месте, — догадывается Артемьев. — В этом самом галечнике.

— Точно, — улыбаюсь я.

— Слушай, как интересно!

Артемьев незаметно для самого себя переходит на «ты».

— Андрей, ты не против, если я вставлю это в очерк? Читателям понравится.

— Не против, — усмехаюсь я. — Только пиши правду.

Я причаливаю к берегу и привязываю лодку к нависшему над водой ивовому кусту. Мы разбираем инструменты и идем к выбранному месту. Оно недалеко от озерного берега, и это тоже важно.

Встревоженная сорока перепархивает вслед за нами с дерева на дерево и пронзительно стрекочет. Видимо, считает, что мы незаконно вторглись на ее территорию и сердится на чужаков.

Артемьев с любопытством оглядывается. Видно, ему редко приходилось бывать в лесу, здесь для него многое в диковинку.

Сорока отстает только после того, как мы спускаемся в овраг и поднимаемся на пригорок.

— Пришли, — говорю я, опуская на землю рюкзак.

По старой вырубке свободно гуляет ветер, а на опушке хватает поваленных деревьев. Не все из них упали на землю. Часть повисла, зацепившись ветками за соседей, да так и высохла.

Вот такой материал нам и нужен.

Галечник можно устроить разными способами. Можно сделать что-то вроде детской песочницы и наполнить ее речным песком вперемешку с мелкими камушками. Но так гальку быстро заметет снегом, и не все птицы станут ее выкапывать.

Поэтому я задумал более основательную конструкцию.

Я разворачиваю мешковину, в которую завернута пила. Пробую ногтем острые крупные зубья. Пила отзывается еле слышным мелодичным звоном.

— Умеешь пилить? — спрашиваю я Артемьева.

Он качает головой.

— Не приходилось.

— Берись за ручку и тяни пилу на себя, — объясняю я. — От себя не толкай, позволь тянуть мне. Понимаешь? Все просто. Потянул — отпустил. Потянул — отпустил.

Я выбираю сухое бревно подходящей толщины. Оно удобно лежит на гнилой березе почти над самой землей.

— Давай, попробуем, — говорю я.

Мы встаем друг напротив друга и начинаем пилить. Поначалу упругое полотно гнется, пила звенит, зубья вязнут в сухой древесине.

Но Артемьев старается, и постепенно дело идет на лад. И вот уже пила звонко поет:

— Вжих! Вжих!

А из-под зубьев на землю сыплются желтые опилки.

Сухая щепа с треском лопается, и первое бревно падает на землю. А я выбираю следующее.

— Вжих! Вжих!

Из бревен мы делаем раму для настила. Бревна проволокой привязываем к подходящим соснам, а под них для прочности вбиваем топором подпорки. На бревна кладем жерди потоньше — вплотную друг к другу. Их я уже просто прибиваю к бревнам длинными гвоздями. В конце концов, у нас получается настил на уровне пояса.

— Зачем так? — спрашивает меня Артемьев, утирая рукавом потный лоб.

— Чтобы гальку не заметало снегом, — объясняю я. — А сверху сделаем крышу из елового лапника.

Настил получился прочным — по нему можно даже ходить. Вес песка и гальки он точно выдержит.

На четырех длинных жердях мы устраиваем крутую двускатную крышу. Постепенно вырисовывается вся конструкция — что-то, вроде длинного шалаша на подпорках.

— Идем за лапником, — говорю я.

Густой ельник находится тут же, неподалеку. Я топором обрубаю с елок нижние ветки, а Артемьев таскает их к галечнику.

Елкам это не вредит — все равно нижние ветки сохнут и отмирают от недостатка солнечного света.

Сухая хвоя сыплется на мягкую землю, попадает в голенища сапог и колется.