|
Печь была набита растопкой, и над чугунной поверхностью поднимался пар, когда на нее попадали капли дождя с потолка. Капли шипели и подпрыгивали на раскаленном металле. Харрисон Ноубл был совершенно голым. Почти все его тело покрывали круглые отметины ожогов, оставшиеся от сигары Ангела Гусмана. Харрисон Ноубл плакал. Близился рассвет, и почти всю ночь младший Ноубл кричал от боли и ужаса. Ангел Гусман не пытался получить информацию от молодого человека – он знал все, что стоило знать. Он просто мучил Харрисона Ноубла, наслаждаясь властью над ним. Именно таких вещей от него ждали. Он славился тем, что причинял непрекращающуюся боль своим врагам. Ангел Гусман не был самым проницательным политиком на свете, но хорошо понимал, что власть, которую не применяют, перестает быть властью и очень скоро может перейти в свою противоположность – слабость. Как и большинство людей, страдающих от мании величия, Ангел Гусман не считал свою жизнь последовательностью организованных событий, основанной на серии логиче-ских шагов, – для него это был ряд кристально ясных собственных образов в различных си-туациях. Когда Гусман был ребенком, он часто представлял себя Христом, проезжающим по деревне верхом на осле и испускающим слабое сияние, как на разноцветной картинке из книги, виденной им в воскресной школе. Это не имело никакого отношения к остальным вещам, которые священник заставлял его делать в маленькой церковной ризнице после мес-сы. Образ был устойчивым: он – спаситель деревни. На других картинках он в форме гене-рала лихо подкатывал на лимузине к императорскому дворцу в Мехико, видел себя рядом с кинозвездами или пил шампанское в собственном самолете. А вот еще один, самый люби-мый образ: он приветствует Папу Римского, и Папа целует его кольцо, а вовсе не он склоняется над рукой высшего церковного сановника. Гусман смотрел на Харрисона Ноубла, скорчившегося на кухонном стуле в дальнем конце комнаты, и видел себя в Овальном кабинете Белого дома, где наслаждался возможно-стью сфотографироваться рядом с президентом. Этот образ казался ему весьма реалистич-ным. – Почему американцы считают себя умнее любого человека, говорящего с акцентом? – спросил человек с маленьким круглым животиком. – Что? – пробормотал молодой Ноубл. – Твой президент не может произнести название страны, которую он оккупировал, но считает мексиканцев ничтожествами только потому, что они плохо говорят по-английски. Вы, американцы, очень высокомерны. Мой народ говорил по-испански, когда твои предки жили на побережье Ирландии в хижинах с соломенными крышами. – Не понимаю, – пролепетал Харрисон Ноубл. – Конечно не понимаешь. Ты думал, что можешь вместе со своими бандитами вторг-нуться в мои джунгли, украсть то, что тебе захочется, и, быть может, заодно прикончить ме-ня, разве не так? – Нет, мы договаривались совсем о другом, – сказал Ноубл. – Да, – с улыбкой подтвердил Гусман. – Вы нарушили свое слово. – А чего ты ждал? – рассмеялся Гусман. – В конечном счете я всего лишь живущий в джунглях крестьянин, а не благородный респектабельный человек вроде Джеймса Джонаса Ноубла. – Но мы заключили сделку. – Совершенно верно. Компания твоего отца хотела заполучить права на все фармако-логические заводы, расположенные в секторе Юкатана, который находится под моим кон-тролем. А мне, в свою очередь, обещали часть доходов. Вроде бы справедливо. На поверх-ности. – Но вы дали согласие, – прохрипел Харрисон Ноубл. |
