|
Но человек в бараньем парике бросил дубинку и сам сел на весла, а люди его помогали ему так усердно, что погоня ни к чему не привела. - Скорее сова догонит ласточку, чем мы их, прекрасный мой господин, - сказал, смеясь, лодочник Рамсесу. - А вы небось не инженер, следящий за подъемом воды, а офицер, и, пожалуй, из самой гвардии фараона? Сразу - бац по голове! Мне это дело знакомо: я и сам пять лет прослужил в армии и колотил по макушке да по пузу, и неплохо жилось мне на свете. А если меня, бывало, кто сшибет, - я сразу смекаю, что это кто-нибудь из важных... У нас в Египте - да не покинут его никогда боги! - страшно тесно: город на городе, дом на доме, человек на человеке. И кто хочет как-нибудь повернуться в этой гуще, должен лупить по голове. - Ты женат? - спросил наследник. - Хм! Когда есть баба и место на полтора человека, тогда женат, а вообще - холостой. Я ведь служил в армии и знаю, что баба хороша один раз в день - и то не всегда. Мешает. - А не пойдешь ли ко мне на службу? Не пожалеешь... - Прошу прощения, но я сразу увидел, что вы могли бы полком командовать, даром что так молоды. Только на службу я ни к кому не пойду, я - вольный рыбак. Дед мой был, прошу прощения, пастухом в Нижнем Египте, а род наш от гиксосов. Правда, донимает нас глупое египетское мужичье, но меня только смех берет. Мужик и гиксос, скажу прямо, как вол и бык. Мужик может ходить и за плугом, и перед плугом, а гиксос никому не станет служить. Разве что в армии его святейшества царя - на то она и армия! Веселый лодочник продолжал разглагольствовать, но наследник больше не слушал. В душе его все громче звучали мучительнейшие вопросы, совершенно для него новые. Так, значит, эти островки, мимо которых он плыл, принадлежат ему. Странно, что он совсем не знал, где находятся и каковы его владения. И, значит, от его имени Дагон обложил крестьян новыми поборами, а то необычайное оживление, которое он наблюдал, плывя вдоль берегов, и было сбором податей. Крестьянину, которого били на берегу, очевидно, нечем было платить. Дети, горько плакавшие в лодке, были проданы по драхме за голову на целый год. А женщина, которая, стоя по пояс в воде, проклинала увозивших, - это их мать... "Очень беспокойный народ эти женщины, - говорил себе царевич. - Одна только Сарра кротка и молчалива, а все другие только и знают, что болтать, плакать и кричать..." Ему вспомнился крестьянин, уговаривавший свою сердитую жену: его топили, а он не возмущался; с ней же ничего не делали, а она орала. "Да, женщины беспокойный народ!.. - повторял он мысленно. - Даже моя почтенная матушка... Какая разница между ней и отцом! Царь не хочет и знать о том, что я забыл о походе ради девушки, а вот царице есть дело даже до того, что я взял в дом еврейку. Сарра - самая спокойная женщина, какую я знаю. Зато Тафет тараторит, плачет, орет за четверых. |
