|
Доиграй за него... На выходе из дворца Потемкина перехватили братья Орловы, затолкали парня в пустую комнату и двери притворили. -- Теперь наша партия, -- сказали, в кулаки поплевывая. Жестокая метель ударов закружила камер-юнкера по комнате. Потемкин слышал резкие сигналы, которыми обменивались братья: -- Приладь к месту! -- И перехватило дыхание. -- Под микитки его! -- Кулаки обрушились в сердце. -- По часам, чтобы тикали! -- Два удара в виски. Он вставал -- кулаки опрокидывали его. Потемкин падал -- Орловы взбрасывали его кверху. Спасенья не было. В кровавом тумане, как эхо в лесу, слышались далекие голоса: -- Забор поправь! -- Во рту затрещали зубы. -- Рождество укрась! -- Лицо залилось кровью. -- Петушка покажь! -- Из глаз посыпались искры. Казалось, бьют не только Орловы, но сами стенки, -- даже потолок и печка -- все сейчас было против Потемкина, и тело парня уже не успевало воспринимать частоты ударов, звучащих гулко, будто кузнечные молоты: тум-тум, тум-тум, тум-тум. -- Прилаживай! -- веселился Гришка Орлов. -- Бей так, чтобы он, кила синодская, по дворцам нашим более не шлындрал... Вечность кончилась. Потемкин не помнил, когда его оставили. Кровью забрызганы стены, кровь полосами измазала пол, -- четверо братцев потрудились на славу, как палачи. Кое-как вышел на площадь, вдохнул легонький морозец и безжизненно рухнул на мягкий снежок. Стало хорошо-хорошо. А яркие звезды, протяжно посвистывая, стремглав уносились в черные бездны... Потемкину лишь недавно исполнилось 24 года! Выдержал -- не умер! Но с той поры не покидали Потемкина безумные боли, от которых не ведал спасения. Нападали они по вечерам, вонзаясь в затылок, сверлили лобную кость. Просыпался в поту, мятущийся от непонятных страхов, открывал бутылки с кислыми щами, пил прямо из горлышка, сосал в блаженстве бродившее пойло. -- Тьфу! -- сплевывал в потолок изюминку. Парень врачей презирал, от аптек открещивался; Иван Иванович Бецкой, то ли от себя, то ли по чужому внушению" прислал к нему Ерофеича -- чудодея знахарства, изобретателя эликсира, бодрой и неустанной жизни. Ерофеич заявился в Слободу и, отставив мизинец с громадным дорогим перстнем, похвалялся: -- Графинь нежных пользовал, прынцсв разных отпаивал, и ты у меня воспрянешь... Вели-ка баньку топить. Знахарь месил в горшке серое гнусное тесто, что-то сыпал в него. Мешал, добавлял, лизал и нюхал. Потемкин нагишом забрался на верхний полок. Ерофеич горстью подцеплял мерзкую квашню, обкладывал ею, будто скульптор алебастром, умную голову камерюнкера, обматывал ее тряпками. Потемкин начал пугаться: -- Эй-эй, зачем глаза-то мне залепляешь? -- Так тебе книжку-то в бане не читать! Лежи... -- Все равно! Один глаз не заклеивай. Поверх головы Ерофеич плотно насадил глиняный горшок: -- Вот корона тебе! Сиди, пока дурь не выйдет. -- А когда она выйдет? -- Покеда я чаю пью. |
