Изменить размер шрифта - +
Ломоносов широким жестом выбросил руку:
   -- Гостей жалую. Здесь все открыто...
   Императрица  тронула  чашечку  пробирных  весов,  осторожно,
морща носик, понюхала, чем пахнет из остывшего тигелька.  Низко
наклонись, долго вглядывалась в гравюрные доски, прислоненные к
стенам. Не поняв их смысла, она спросила -- что это?
   --   Изображения   сияний   полярных,   кои   мне  наблюдать
доводилось. Скоро оттиски сделают. Буду счастлив поднести.
   На подоконнике стояла банка с муравьиными яйцами.
   -- А это вам для чего?
   -- Птичек кормить, -- ответил ей Ломоносов.
   Екатерина  села   напротив   ученого.   Выставилась   туфля,
мелькнула крепкая лодыжка в белом нитяном чулке с прошивкою.
   -- А я ведь, извините, не одна приехала...
   С   улицы   нагрянула   свита.  Завязался  шумный  разговор.
Статсдамы интересовались, можно ли увеличивать алмазы, а мужчин
волновал вопрос об опасности шпанских кантарид для здоровья.
   -- Щи будут? -- тишком спросил Орлов.
   -- Будут, -- кивнул Ломоносов.
   -- А какие?
   -- Горячие...
   За  столом  он  оживился.   Его   не   смущало   присутствие
императрицы,  и  ученый  не  вел себя как придворный, обязанный
лишь поддерживать тему  разговора,  возникающую  по  воле  особ
венценосных, -- нет, Ломоносов говорил сам и говорил только то,
что  ему  хотелось.  Сейчас  он завел речь о смертности в своем
отечестве:
   -- Полно на Руси баб, раз по двадцать рожавших без  трепета.
А где дети их? Хорошо, что старость уважут один сын иль двое...
Смерть  у  колыбели  дежурит.  Нужда  во  врачевании -- главная
скорбь наша! Опять же и праздники престольные. После  масленицы
скрипят  дроги кладбищенские: люди русские спешат до погоста. А
отчего? Да от невежества нашего. Сидит весь пост на  грибках  с
киселем овсяным, потом словно пес бешеный с цепи сорвется: ешь,
Емеля, твоя неделя, жми, Вавила, чтобы раздавило... Вот и мрут!
Не на таких ли и указывали пророки в речении своем: "Праздников
ваших  ненавидит  душа  моя,  и кадило ваше мерзость есть предо
мной"?
   Екатерина созналась, что больше всего боится оспы.
   -- Она и всех устрашила! Но даже средь врачей  сыскались  ее
доброжелатели:  будто оспа не бич людской, а благодеяние свыше,
вроде  чистилища,  минуя  чрез  которое  человек  оспою   кровь
очищает, избегая тем самым иных, более суровых болезней.
   -- Было ли когда от нее спасение? -- спросила царица.
   --  Было.  В  древности  викинги  поражали мечами зараженных
оспою, а евреи разумно покидали места, где оспа явилась.
   -- Избавится ли от оспы человечество?
   -- Оспа вечна, -- сказал Ломоносов. -- Но избавление есть  в
прививках,  и опыты тому имеются. Однако надобно прежде сильным
персонам побороть суеверие общенародное. А то недавно Парижская
академия одобрила  вариоляции,  а  Людовик  Пятнадцатый  ученых
высмеял...
   Екатерина брякнула ложкой в тарелке:
   --  Вас,  Михаила  Васильич,  слушая,  даже не заметила, как
управилась первая.
Быстрый переход