|
-- Зачем тебе, скуфейкин сын? -- Чую сердцем -- плывет по Темзе судьба моя... Петров глядел на Потемкина заискивающе, словно ища протекции, но камер-юнкер сказал приятелю, чтобы тот сам не плошал: -- Елагина не тревожь -- он кучу добра насулит, а даст щепотку. На его же глазах Дениса Фонвизина шпыняют, он не заступится... -- Так быть-то мне как, чтобы наверх выбиться? -- Вот ты чего хочешь! Тогда слушай. Вскоре в Петербурге великолепная "карусель" состоится. Натяни струны на лире одической да воспой славу лауреатам ристалищным. Петров хотел руку его поцеловать, но получил по лбу: -- Не прихлебствуй со мною... постыдись! Когда переплыли Неву обратно, у двора Литейного повстречался молодой солдат вида неказистого, с глазами опухшими. -- Господа гулящие, -- сказал неуверенно, -- вижу, что вам хорошо живется, так ссудите меня пятачком или гривенничком. -- Да ну его! -- сказал Петров. -- Пошли, пошли, -- тянул он друзей дальше, -- таких-то много, что на водку просят. Потемкин задержался, спрашивая солдата, ради какой нужды ему пятачок надобен, и тот ответил, что на бумагу: -- Хочу стишок записать, дабы не забылся. -- Да врет он все, -- горячился Петров. -- Гляди, рожа-то какая опухшая, задарма похмелиться хочет. До стихов ли такому? Солдат назвался Гаврилой Державиным. -- Постой, постой... -- припомнил Потемкин. -- В гвардии Конной побаски зазорные распевали. Слышал я, что придумал их солдат Гаврила Державин из преображенцев... Не ты ли это? Выяснилось -- он, и Потемкин рубля не пожалел: -- Хорошо, брат, у тебя получается... поэт ты. Петров и Рубан всячески избранили Державина. -- Побаски мерзкие учинил солдатским бабам в утеху... Какой же поэт? Эдак-то и любой мужик частушки складывать может. -- Верно, Васенька! А мы с тобой еще воспарим, в одах себя прославим на веки вечные... Ишь ты, -- не унимался Петров, -- бумажки ему захотелось! На што рубль такому давать? -- Лежачего не бьют, -- прекратил их споры Потемкин. 2. БОЛЬШИЕ МАНЕВРЫ Лето 1765 года выдалось сырым и холодным, с моря налетали шквалы, текли дожди. Екатерина все же выехала в Царское Село, где ее навестил камер-юнкер Потемкин -- с бумагами от Григория Орлова. Она спросила, что о ней говорят в столице. -- Говорят, вы много пишете, -- отвечал Потемкин. -- Да, это моя слабость... чисто женская, и тут я ничего не могу исправить. О том, сколько я написала, узнают после моей смерти и будут удивлены: когда я находила время для марания? -- Помолчав, она добавила: -- Григорий Григорьевич поступил правильно, купив библиотеку Ломоносова. Теперь я задумала идти по стопам друга -- и куплю у Дени Дидро его библиотеку. -- Достойно вашего величества, -- сказал Потемкин. -- Вольтер был прав, нарекши вас Семирамидой Севера... Вольтер, конечно же, намекал на ассирийскую Шаммурамат (Семирамиду), которая правила при малолетнем сыне, как и Екатерина при Павле. |
