|
-- Без тебя возвращаться не велено, таково желание матушки нашей... Шевелись, братец! Постриг он ногти и волосы. Белая косынка, скрученная в крепкий жгут, опоясала голову, скрывая уродство глаза. Екатерина встретила отшельника строго: -- Наконец-то я вижу вас снова... Из подпоручиков жалую в поручики гвардии! Кажется, ничего более я не должна вам. Правил он в полку должность казначейскую, надзирал в швальнях за шитьем солдатских мундиров. Писал стихи. Писал и рвал их. Сочинял музыку к стихам разодранным, и она мягко растворялась в его одиночестве, никого не взволновав, никому не нужная. А в трактире Гейденрейха, где всегда были свежие газеты из Европы, случайно повстречал он Дениса Фонвизина: -- Друг милый! А где ноне Яшка Булгаков? -- Яшке повезло: его князь Николай Васильич Репнин с собою в Варшаву взял, он при посольстве его легационс-секретарем... Говорят, картежничает-ночи нет, чтобы в прах не продулся! О себе же поведал, что служит при кабинет-министре Елагине для принятия прошений на высочайшее имя, а самому писать некогда. Выбрались из трактира. Ладожский лед давно прошел. Петербург задремывал в чистоте душистой ночи; на болотах города крутились винты "архимедовых улиток", вычерпывая из ям воду... -- Чего не спросишь, Денис, куда глаз подевался? -- Говорят разно: бильярдным кием вытыкнули или... Потемкин сказал ему, что придворная служба уже мало влечет. Желательно вкусить славы военной: -- Даже окривевший, а вдруг пригожусь? Вечером он разрешал на доске шахматную задачу Филидора, когда слуга доложил, что какой-то незнакомый просится: -- Сказывал, бывал в приятелях ваших... Предстал человек с лицом, страшно изуродованным оспою; кафтанишко на нем облезлый, башмаки вконец раздрызганы, а на боку -- шпажонка дворянская (рубля в три, не дороже). -- Или не признал меня, Гриша? -- спросил он тихо. -- Ах, Васенька! Глаза да голос выдали. Вижу, что оспа до костей обглодала... Где ж тебя так прихватило? Это был неприкаянный Василий Рубан. -- Да и сам не ведаю где... Год назад по делам таможенным в Бахчисарай ездил к резиденту нашему, в Перекопе татарском, возвращаясь, отночевал -- еще здоров. Заехал в кош Запорожский, тут меня и обметало. А сечевики усаты знай одно меня из ведер на морозе водой окачивали. Потом землянку отрыли, там гнить и оставили. Спасибо -- еду и воду носили. Уж не чаял живым остаться. Одно ладно, что оспа эта проклятая хоть глаза не выжрала мне... мог бы ослепнуть! Тяжкое чувство жалости охватило Потемкина: за этой тощей шпажонкой, за этими башмаками виделась нищета безысходная, да и сам Вася Рубан не стал притворяться счастливчиком: -- Дожил-хоть воровать иди. Покорми, Гриша... Потемкин выбрал из гардероба кафтан поуже в плечах, велел башмаки драные на двор выкинуть, свои дал примерить, потом выложил перед поэтом четыре шпаги, просил взять любую. |
