|
-- Был бы Фомка сын мой родной -- я б его вышколил! Играя веткой акации, Любовь молча слушала речь отца, внимательно и пытливо поглядывая на его возмущенное, дрожащее лицо. Становясь старше, она незаметно для себя изменяла недоверчивое и холодное отношение к старику. Всегда кипевший в делах, бойкий и умный, он одиноко шел по своему пути, а она видела его одиночество, знала, как тяжело оно, и ее отношения к отцу становились теплее. Уже порой она вступала в споры со стариком; он всегда относился к ее возражениям пренебрежительно и насмешливо, но с каждым разом внимательней и мягче. -- Если б покойник Игнат прочитал в газете о безобразной жизни своего сына -- убил бы он Фомку! -- говорил Маякин, ударяя кулаком по столу. -- Ведь как расписали? Срам! -- За дело! -- сказала Любовь. -- Я не говорю -- зря! Облаяли, как и следовало... И кто это разошелся? -- Не все ли вам равно? -- спросила девушка. -- Любопытно... Бойко, жулик, изобразил Фомкино поведение... Видимо -- сам с ним гулял и всему его безобразию свидетелем был... -- Н-ну, он не станет с Фомой гулять! -- убежденно сказала Любовь и густо покраснела под пытливым взглядом отца. -- Ишь ты! Ха-арошие знакомства у тебя, Любка! -- юмористически ядовито сказал Маякин. -- Ну, кто это писал? Ей не хотелось говорить, но отец настаивал, и голос его становился все суше и сердитей. Тогда она беспокойно спросила его: -- А вы ему ничего не сделаете? -- Я? Я ему -- голову откушу! Ду-реха! Что я могу сделать? Они, эти писаки, неглупый народ... Сила, черти! А я не губернатор... да и тот ни руку вывихнуть, ни языка связать не может... Они, как мыши, -- грызут помаленьку... н-да! Ну, так кто же это? -- А помните, когда я училась, гимназист ходил к нам, Ежов? Черненький такой... -- Видал, как же! Так это он? Мышонок!.. И в ту пору видно уже было, что выйдет из него -- непутевое... Надо бы мне тогда заняться им... может, человеком стал бы... Любовь усмехнулась, взглянув на отца, и с задором спросила: -- А разве тот, кто в газетах пишет, не человек? Старик долго не отвечал дочери, задумчиво барабаня пальцами по столу и рассматривая свое лицо, отраженное в ярко начищенной меди самовара. Потом, подняв голову, он прищурил глаза и внушительно, с азартом сказал: -- Это не люди, а -- нарывы! Кровь в людях русских испортилась, и от дурной крови явились в ней все эти книжники-газетчики, лютые фарисеи... Нарвало их везде и все больше нарывает... Порча крови -- отчего? От медленности движения... Комары откуда? От болота... В стоячей воде всякая нечисть заводится... И в неустроенной жизни то же самое... -- Вы не то говорите, папаша! -- мягко сказала Любовь. -- Это как же -- не то? -- Писатели -- люди самые бескорыстные. |
