|
.. вот! Слышишь? Звонят! Может быть -- он... И девушка бросилась из комнаты, оставив за собой в воздухе шелест шелкового платья и изумленного Фому, -- он не успел даже спросить ее -- где отец? Яков Тарасович был дома. Он, парадно одетый, в длинном сюртуке, с медалями на груди, стоял в дверях, раскинув руки и держась ими за косяки. Его зеленые глазки щупали Фому; почувствовав их взгляд, он поднял голову и встретился с ними. -- Здравствуйте, господин хороший! -- заговорил старик, укоризненно качая головой. -- Откуда изволили прибыть? Кто это жирок-то обсосал с вас? Али -- свинья ищет, где лужа, а Фома -- где хуже? -- Нет у вас других слов для меня? -- угрюмо спросил Фома, в упор глядя на старика. Вдруг он увидал, что крестный вздрогнул, ноги его затряслись, глаза учащенно замигали и руки вцепились в косяки. Фома двинулся к нему, полагая, что старику дурно, но Яков Тарасович глухим и сердитым голосом сказал: -- Посторонись... отойди!.. Фома отступил назад и очутился рядом с невысоким, круглым человеком, он, кланяясь Маякину, хриплым голосом говорил: -- Здравствуйте, папаша! -- Здра-авствуй, Тарас Яковлевич, здравствуй... -- не отнимая рук от косяков, говорил и кланялся старик, криво улыбаясь, -- ноги его дрожали. Фома отошел в сторону и сел, окаменев от любопытства. Маякин, стоя в дверях, раскачивал свое хилое тело, все упираясь руками в косяки, и, склонив голову набок, молча смотрел на сына. Сын стоял против него, высоко подняв голову, нахмурив брови над большими темными глазами. Черная клинообразная бородка и маленькие усы подрагивали на его сухом лице, с хрящеватым, как у отца, носом. Из-за его плеча Фома видел бледное, испуганное и радостное лицо Любы -- она смотрела на отца умоляюще, и казалось -- сейчас она закричит. Несколько секунд все молчали, не двигаясь, подавленные тем, что ощущали. Молчание разрушил тихий, странно глухой голос Якова Маякина: -- Старенек ты, Тарас... Сын молча усмехнулся в лицо отцу и быстрым взглядом окинул его с головы до ног. Отец, оторвав руки от косяков, шагнул навстречу сыну и -- остановился, вдруг нахмурившись. Тогда Тарас Маякин одним большим шагом встал против отца и протянул ему руку. -- Ну... -- поцелуемся!.. -- тихо предложил отец. Они судорожно обвили друг друга руками, крепко поцеловались и отступили друг от друга. Морщины старшего вздрагивали, сухое лицо младшего было неподвижно, почти сурово. Любовь радостно всхлипнула. Фома неуклюже завозился на кресле, чувствуя, что у него спирает дыхание. -- Эх -- дети! Язвы сердца, -- а не радость его вы!.. -- звенящим голосом пожаловался Яков Тарасович, и, должно быть, он много вложил в эти слова, потому что тотчас же после них просиял, приободрился и бойко заговорил, обращаясь к дочери: -- Ну ты, раскисла от сладости? Айда-ка собери нам чего-нибудь. |
