|
Он чувствовал настоятельную потребность опохмелиться, и ему не давала покоя мысль о том, почему это крестный был сегодня так ласков с ним и зачем привел его сюда, в компанию этих первых в городе купцов? Зачем он так убедительно уговаривал, даже упрашивал его идти к Кононову на молебен и обед? Приехав на пароход во время молебна, Фома стал к сторонке и всю службу наблюдал за купцами. Они стояли в благоговейном молчании; лица их были благочестиво сосредоточены; молились они истово и усердно, глубоко вздыхая, низко кланяясь, умиленно возводя глаза к небу. А Фома смотрел то на того, то на другого и вспоминал то, что ему было известно о них. Вот Луп Резников, -- он начал карьеру содержателем публичного дома и разбогател как-то сразу. Говорят, он удушил одного из своих гостей, богатого сибиряка... Зубов в молодости занимался скупкой крестьянской пряжи. Дважды банкротился... Кононов, лет двадцать назад, судился за поджог, а теперь тоже состоит под следствием за растление малолетней. Вместе с ним -- второй уже раз, по такому же обвинению -- привлечен к делу и Захар Кириллов Робустов -- толстый, низенький купец с круглым лицом и веселыми голубыми глазами... Среди этих людей нет почти ни одного, о котором Фоме не было бы известно чего-нибудь преступного. Он знал, что все они завидуют успеху Кононова, который из года в год увеличивает количество своих пароходов. Многие из них в ссоре друг с другом, все не дают пощады один другому в боевом, торговом деле, все знают друг за другом нехорошие, нечестные поступки... Но теперь, собравшись вокруг Кононова, торжествующего и счастливого, они слились в плотную, темную массу и стояли и дышали, как один человек, сосредоточенно молчаливые и окруженные чем-то хотя и невидимым, но твердым, -- чем-то таким, что отталкивало Фому от них и возбуждало в нем робость пред ними. "Обманщики..." -- думал он, ободряя себя. А они тихонько покашливали, вздыхали, крестились, кланялись и, окружив духовенство плотной стеной, стояли непоколебимо и твердо, как большие, черные камни. "Притворяются!" -- восклицал про себя Фома. А стоявший обок с ним горбатый и кривой Павлин Гущин, не так давно пустивший по миру детей своего полоумного брата, проникновенно шептал, глядя единственным глазом в тоскливое небо: -- "Го-осподи! Да не яростию твоею обличиши мене, ниже гневом твоим накажеши мене..." И Фома чувствовал, что человек этот взывает к богу с непоколебимой, глубочайшей верой в милость его. -- "Господи боже отец наших, заповедавый Ною, рабу твоему, устроити кивот ко спасению мира..." -- густым басовым голосом говорил священник, возводя глаза к небу и простирая вверх руки: -- "И сей корабль соблюди и даждь ему ангела блага, мирна. |
