|
.. -- Да что ты говоришь? -- насмешливо подняв брови, воскликнул Маякин. Фому взорвало. Он взглянул в лицо старику и веско отчеканил: -- А вот говорю, что зряшной ругани вашей не хочу больше слышать, -- довольно! -- Мм... да... та-ак! Извините... Яков Тарасович прищурил глаза, пожевал губами и, отвернувшись от крестника, с минуту помолчал. Пролетка въехала в узкую улицу, и, увидав издали крышу своего дома, Фома невольно всем телом двинулся вперед. В то же время крестный, плутовато и ласково улыбаясь, спросил его: -- Фомка! Скажи -- на ком ты зубы себе отточил? а? -- Разве острые стали? -- спросил Фома, обрадованный таким обращением крестного. -- Ничего... Это хорошо, брат... это оч-чень хорошо! Боялись мы с отцом -- мямля ты будешь!.. Ну, а водку пить выучился? -- Пил... -- Скоренько!.. Помногу, что ли? -- Зачем помногу-то... -- А вкусна? -- Не очень... -- Тэк... Ничего, все это не худо... Только вот больно ты открыт, -- во всех грехах и всякому попу готов каяться... Ты сообрази насчет этого -- не всегда, брат, это нужно... иной раз смолчишь -- и людям угодишь, и греха не сотворишь. Н-да. Язык у человека редко трезв бывает. А вот и приехали... Смотри -- отец-то не знает, что ты прибыл... дома ли еще? Он был дома: в открытые окна из комнат на улицу несся его громкий, немного сиплый хохот. Шум пролетки, подъехавшей к дому, заставил Игната выглянуть в окно, и при виде сына он радостно крикнул: -- А-а! Явился... Через минуту он, прижав Фому одной рукой ко груди, ладонью другой уперся ему в лоб, отгибая голову сына назад, смотрел в лицо ему сияющими глазами и довольно говорил: -- Загорел... поздоровел... молодец! Барыня! Хорош у меня сын? -- Недурен, -- раздался ласковый, серебристый голос. Фома взглянул из-за плеча отца и увидал: в переднем углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон -- крупные, узорчатые листья висели в воздухе над ее золотистой головкой. -- Доброго здоровья, Софья Павловна, -- умильно говорил Маякин, подходя к ней с протянутой рукой. -- Что, все контрибуции собираете с нас, бедных? Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почтя сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и на цветок, и на икону. -- Смотри, Софья Павловна, как он на тебя воззрился, -- орел, а? -- говорил Игнат. |
