|
.. -- Вам трудно сказать? -- Не трудно... да зачем? -- Мне нужно знать это... -- Играете вы со мной... -- угрюмо говорил Фома. А она широко открывала глаза и тоном глубокого изумления спрашивала: -- Как играю? Что значит -- играть? И лицо у нее было такое ангельское, что он не мог не верить ей. -- Люблю я вас, люблю! Разве это можно -- не любить вас? -- горячо говорил он, и тотчас же пониженным голосом с грустью добавлял: -- Да ведь вам это не нужно!.. -- Вот вы и сказали! -- удовлетворенно вздыхала Медынская и отодвигалась от него подальше. -- Мне всегда страшно приятно слушать, как вы это говорите... молодо, цельно... Хотите поцеловать мне руку? Он молча схватывал ее белую, тонкую ручку и, осторожно склонясь к ней, горячо и долго целовал ее. Она вырывала руку, улыбающаяся, грациозная, но ничуть не взволнованная его горячностью. Задумчиво, с этим, всегда смущавшим Фому, блеском в глазах, она рассматривала его, как что-то редкое, крайне любопытное, и говорила: -- Сколько у вас здоровья, сил, душевной свежести... знаете -- ведь вы, купцы, еще совершенно не жившее племя, целое племя с оригинальными традициями, с огромной энергией души и тела... Вот вы, например: ведь вы драгоценный камень, и если вас отшлифовать... о! Когда она говорила: у вас, по-вашему, по-купечески, -- Фоме казалось, что этими словами она как бы отталкивает его от себя. Это было и грустно и обидно. Он молчал, глядя на ее маленькую фигурку, всегда как-то особенно красиво одетую, всегда благоухающую, как цветок, и девически нежную. Порой в нем вспыхивало дикое и грубое желание схватить ее и целовать. Но красота и эта хрупкость тонкого и гибкого тела ее возбуждали в нем страх изломать, изувечить ее, а спокойный, ласковый голос и ясный, но как бы подстерегающий взгляд охлаждал его порывы: ему казалось, что она смотрит прямо в душу и понимает все думы... Эти взрывы чувства были редки, вообще же юноша относился к Медынской с обожанием, удивляясь всему в ней -- ее красоте, речам, ее одежде. И рядом с этим обожанием в нем всегда жило мучительно острое сознание его отдаленности от нее, ее превосходства над ним. Такие отношения установились у них быстро; в две-три встречи Медынская вполне овладела юношей и начала медленно пытать его. Ей, должно быть, нравилась власть над здоровым, сильным парнем, нравилось будить и укрощать в нем зверя только голосом и взглядом, и она наслаждалась игрой с ним, уверенная в силе своей власти. Он уходил от нее полубольной от возбуждения, унося обиду на нее и злобу на себя. А через два дня снова являлся для пытки. Однажды он робко спросил ее: -- Софья Павловна!.. Были у вас дети? -- Нет... -- Я так и знал! -- с радостью вскричал Фома. |
