|
.. о-хо-хо! -- Говорите прямыми словами, -- угрюмо сказал Фома. -- Чего тут говорить? Дело ясное: девки -- сливки, бабы -- молоко; бабы -- близко, девки -- далеко... стало быть, иди к Соньке, ежели без этого не можешь, -- и говори ей прямо -- так, мол, и так... Дурашка! Чего ж ты дуешься? Чего пыжишься? -- Не понимаете вы... -- тихо сказал Фома. -- Чего я не понимаю? Я все понимаю! -- Сердце, -- сердце есть у человека!.. -- тихо сказал юноша. Маякин прищурил глаза и ответил: -- Ума, значит, нет... VI. Охваченный тоскливой и мстительной злобой приехал Фома в город. В нем кипело страстное желание оскорбить Медынскую, надругаться над ней. Крепко стиснув зубы и засунув руки глубоко в карманы, он несколько часов кряду расхаживал по пустынным комнатам своего дома, сурово хмурил брови и все выпячивал грудь вперед. Сердцу его, полному обиды, было тесно в груди. Он тяжело и мерно топал ногами по полу, как будто ковал свою злобу. -- Подлая... ангелом нарядилась! Порой надежда робким голосом подсказывала ему: "Может, все это клевета..." Но он вспоминал азартную уверенность и силу речей крестного и крепче стискивал зубы, еще более выпячивая грудь вперед. Маякин, бросив в грязь Медынскую, тем самым сделал ее доступной для крестника, и скоро Фома понял это. В деловых весенних хлопотах прошло несколько дней, и возмущенные чувства Фомы затихли. Грусть о потере человека притупила злобу на женщину, а мысль о доступности женщины усилила влечение к ней. Незаметно для себя он решил, что ему следует пойти к Софье Павловне и прямо, просто сказать ей, чего он хочет от нее, -- вот и все! Прислуга Медынской привыкла к его посещениям, и на вопрос его "дома ли барыня?" -- горничная сказала: -- Пожалуйте в гостиную... Он оробел немножко... но, увидав в зеркале свою статную фигуру, обтянутую сюртуком, смуглое свое лицо в рамке пушистой черной бородки, серьезное, с большими темными глазами, -- приподнял плечи и уверенно пошел вперед через зал... А навстречу ему тихо плыли звуки струн -- странные такие звуки: они точно смеялись тихим, невеселым смехом, жаловались на что-то и нежно трогали сердце, точно просили внимания и не надеялись, что получат его... Фома не любил слушать музыку -- она всегда вызывала в нем грусть. Даже когда "машина" в трактире начинала играть что-нибудь заунывное, он ощущал в груди тоскливое томление и просил остановить "машину" или уходил от нее подальше, чувствуя, что не может спокойно слушать этих речей без слов, но полных слез и жалоб. И теперь он невольно остановился у дверей в гостиную. Дверь была завешена длинными нитями разноцветного бисера, нанизанного так, что он образовал причудливый узор каких-то растений; нити тихо колебались, и казалось, что в воздухе летают бледные тени цветов. |
