|
.. -- Не все вы знаете! -- с угрозой сказал Фома, вставая на ноги. -- А вот я все знаю про вас -- все! -- Да? Тем лучше для меня! -- спокойно проговорила Медынская. Она тоже встала с кушетки, как бы желая уйти куда-то, но, постояв секунды две, снова опустилась на свое место. Лицо у нее было серьезное, губы плотно сжаты, но глаза она опустила, и Фома не видел их выражения. Он думал, что когда скажет ей: "Я все знаю про вас!" -- она испугается, ей будет стыдно, и, смущенная, она попросит у него прощения за то, что играла с ним. Тогда он крепко обнимет ее и простит. Но этого не вышло: он сам смутился пред ее спокойствием, смотрел на нее, искал слов, чтобы продолжать свою речь, и не находил их. -- Тем лучше... -- повторила она сухо и твердо. -- Так вы узнали все, да? И, конечно, осудили меня, как и следовало... Я понимаю... я виновата пред вами... Но... нет, я не буду оправдываться... Она замолчала, вдруг нервным жестом подняв руки вверх, схватилась за голову... И стала оправлять волосы... Фома глубоко вздохнул. Слова Медынской убили в нем какую-то надежду, -- надежду, присутствие которой в сердце своем он ощутил лишь теперь, когда она была убита. И с горьким упреком, покачивая головой, он сказал: -- Бывало, смотрел я на вас и думал: "Экая она красивая, хорошая... Голубка!.." А вы вот сами говорите -- виновата... эхма! Голос его оборвался. А женщина тихонько засмеялась. -- Какой вы славный и смешной... Парень смотрел на нее, чувствуя себя обезоруженным ее ласковыми словами и печальной улыбкой. То холодное и жесткое, что он имел в груди против нее, -- таяло в нем от теплого блеска ее глаз. Женщина казалась ему теперь маленькой, беззащитной, как дитя. Она говорила что-то ласковым голосом, точно упрашивала, и все улыбалась; но он не вслушивался в ее слова. -- Пришел я к вам, -- заговорил он, перебивая ее речь, -- без жалости!.. Думал -- я ей скажу! А ничего не сказал... и не хочется... Сердце упало... Дышите вы на меня как-то... Эх, напрасно я увидал вас! Что вы мне? Уходить, видно, надо... -- Подождите, голубчик, не уходите! -- торопливо сказала женщина, протягивая к нему руку. -- Зачем же так... сурово? Не сердитесь на меня! Что я вам? Вам нужна иная подруга, такая же простая, здоровая душою, как сами вы... Она должна быть веселая, бодрая... Я ведь уже старуха... Я вот тоскую... так пусто и скучно живется мне... так пусто! Знаете, -- когда человек привыкнет жить весело, а радоваться не может, -- плохо ему! Смеется не он, -- жизнь смеется над ним... А люди... Послушайте! Как мать, советую вам, прошу и умоляю вас -- не слушайте никого, кроме вашего сердца! Живите так, как оно вам подскажет. Люди ничего не знают, ничего не могут сказать верного... не слушайте их! Стараясь говорить проще и понятнее, она волновалась, и слова ее речи сыпались одно за другим торопливо, несвязно. |
