|
На губах ее все время играла жалобная усмешка. -- Жизнь строга... она хочет, чтоб все люди подчинялись ее требованиям, только очень сильные могут безнаказанно сопротивляться ей... Да и могут ли? О, если б вы знали, как тяжело жить... Человек доходит до того, что начинает бояться себя... он раздвояется на судью и преступника, и судит сам себя, и ищет оправдания перед собой... и он готов и день и ночь быть с тем, кого презирает, кто противен ему, -- лишь бы не быть наедине с самим собой! Фома поднял голову и сказал недоверчиво и с удивлением: -- Не пойму никак я -- что такое? И Любовь то же говорит... -- Какая -- Любовь? Что говорит? -- Сестра... То же самое, -- на жизнь все жалуется. Нельзя, говорит, жить... -- О, большое счастье, что уже теперь она говорит об этом... -- Сча-астье! Хорошо счастье, от которого стонут да жалобятся... -- Вы -- слушайте, -- в жалобах людей всегда много мудрости... Мудрость -- это боль... Фома слушал убедительно звучавший голос женщины и с недоумением оглядывался. Все было давно знакомо ему, но сегодня все смотрело как-то ново, хотя та же масса мелочей заполняла комнату, стены были покрыты картинами, полочками, красивые и яркие вещицы отовсюду лезли в глаза. Красноватый свет лампы тревожное наводил уныние. Сумрак лежал на всем, кое-где из него тускло блестело золото рам, белые пятна фарфора. Тяжелые материи неподвижно висели на дверях. Все это стесняло, давило Фому, и он чувствовал себя заплутавшимся. Ему жалко было женщину. Но она и раздражала его. -- Вы слышите, как я говорю с вами? Я хотела бы быть вашей матерью, сестрой... Никогда никто не вызывал во мне такого теплого чувства, как вы... А вы смотрите на меня так... недружелюбно... Верите вы мне? да? нет? Он посмотрел на нее и сказал, вздыхая: -- Не знаю! Верил я... -- А теперь? -- быстро спросила она. -- А теперь -- уйти мне лучше! Не понимаю я ничего... И себя я не понимаю... Шел я к вам и знал, что сказать... А вышла какая-то путаница... Натащили вы меня на рожон, раззадорили... А потом говорите -- я тебе мать! Стало быть, -- отвяжись! -- Поймите -- мне жалко вас! -- тихо воскликнула женщина. Раздражение против нее все росло у Фомы, и по мере того, как он говорил, речь его становилась насмешливой... Говоря, он встряхивал плечами, точно рвал опутавшее его. -- Жалко?.. Этого мне не надо... Эх, говорить я не могу! Но -- сказал бы я вам!.. Нехорошо вы со мной сделали -- зачем, подумаешь, завлекали человека? Али я вам игрушка? -- Мне только хотелось видеть вас около себя... -- сказала женщина просто и виноватым голосом. Он не слышал этих слов. -- А как дошло до дела, -- испугались вы и отгородились от меня. |
