|
Нам всем, дорогие коллеги, известно, что после внезапной травмы, например аварии на железной дороге, больной может какое‑то время обнаруживать тот или иной из этих симптомов. Эмоциональный шок, страх вызывают в нервах тончайшие повреждения, которых пока не разглядишь в наши микроскопы. Однако эти крайне быстро проходящие расстройства, как то: гемианопсия, психическая глухота, похожие на эпилепсию припадки, галлюцинаторный бред и даже параличи, принадлежат ведению неврологии и всегда оказываются последствиями психического хаоса, вызванного несчастным случаем. Я не считаю необходимым продолжать спор. Мне, господа, никогда не попадались мужчины‑истерики, но я вынужден признать, что если истерия – болезнь, то мне не выпало удачи нашего молодого оратора, и я также не встречал женщин‑истеричек, если не называть этим именем тех несчастных, которые пытаются вызвать к себе внимание врачей ложью и нелепыми кривляньями. Истерии не су‑ще‑ству‑ет!
Аплодисменты. Один Брейер не хлопает. Мейнерт. Одно слово в заключение. Я не отвергаю существования гипнотизма, напротив. Но я рассматриваю гипнотизера и гипнотизируемого как пару больных, из которой серьезнее болен отнюдь не гипнотизируемый. И мне жаль коллег, которые, пусть из чувства альтруизма, опускаются до того, чтобы играть при больных роль нянек при младенцах. Господа и дорогие коллеги, вернемся к нашей профессии врача, самой прекрасной из профессий. Пока исследования в физиологии не откроют нам новых свойств нервной системы, давайте придерживаться испытанных методов лечения. Массаж, душ, электротерапия – эти методы могут вызывать улыбку у нашего молодого собрата, но все‑таки опыт доказывает, что без них излечение невозможно. Будем терпеливы и, главное, будем скромны! В чем и состоит первейший долг врачей и ученых. Взрыв аплодисментов. Председатель (обращаясь к Фрейду). Доктор Фрейд, не желаете ли вы ответить доктору Мейнерту? Фрейд (твердым, уверенным голосом). Доктор Мейнерт вынес мне приговор, не подлежащий обжалованию. При этом он не соизволил выдвинуть возражений научного характера. В данных обстоятельствах я не вижу что ему можно возразить. И поскольку я считаю своим долгом уважать его возраст и большие заслуги, то предпочитаю промолчать. Фрейд резко подхватывает свою папку и, не поклонившись, уходит. После этого бегства многие расслабились, легкий смешок пробегает по залу, пока слушатели поднимаются со своих мест. Некоторые с выражением восторженного ободрения пожимают Мейнерту руку. Вокруг него слышится: – Вы отлично осадили его… – Этот мужлан хочет поучать своего кюре. – Молокосос… Позади Мейнерта оживленно спорят два врача. Первый врач. А вы чего хотели? Он же еврей! Второй врач (приятно удивлен). Вот в чем дело. Первый врач. Именно, хотя я не антисемит. Я лишь говорю, что нужно быть евреем, чтобы ездить в Париж за теориями, которые известны в Вене всем и уже давно отвергнуты. Второй врач (грустно качая головой). Ясное дело! У этих людей нет родины.
(16)
Ночь. Пустынная улица. Фрейд, с пылающими глазами, в глубоком раздражении идет в одиночестве. У тротуара, рядом с Фрейдом, останавливается карета. Фрейд вздрагивает, услышав голос Брейера. Брейер (высовываясь из кареты). Садитесь! Садитесь скорее! Я вас разыскиваю целый час. Почему вы пошли этой дорогой? Фрейд, помешкав, садится в карету. Он явно испытывает облегчение; чувствуется, что он признателен и благодарен Брейеру. Но он снова обрел свой мрачный вид и все свои тормозящие инстинкты: общение с людьми дается ему с трудом. Изредка лицо его светлеет, но стоит ему заговорить о пережитом провале, как оно снова мрачнеет. Брейер (улыбается. Дым от сигары Фрейда уже заполнил карету. |
