Но так непривычно, отрадно было сознавать себя доброй, все простившей, что она не знала, что бы еще такое хорошее сделать для Насти.

– Хочешь, – предложила она, – переезжай ка ко мне, заживем с тобой вместе…

– Зачем? – спросила Настя. – Мы и так живем рядышком.

Но Пастухова уже не отставала. Неожиданно возникшая мысль, чем дольше она в нее вдумывалась, тем больше казалась доступной и желанной.

– Мы с тобой сменялись бы, ты свою комнату и я свою, целую квартиру получили бы, я в этом деле собаку съела, все понимаю, что к чему.

– Нет, – сказала Настя. – Как жили, так и будем жить, каждая у себя.

– Не хочешь? – спросила Пастухова.

– Так лучше, – ответила Настя.

– Говори – не хочешь?

– Если у каждой свой угол, это лучше, – сказала Настя.

Пастухова подумала и кивнула головой.

– Ну хорошо, а приходить ко мне будешь?

– Конечно, буду.

– И я к тебе буду…

Пастухова снова взяла в руки карточки, принесенные Настей. Смотрела на них, разглядывала одну за другой, лицо ее сморщилось, по щеке поползла слеза.

Где же они, где все те, кого когда то снимал Паша?

Паша погиб, Петя сгорел вместе со своим самолетом, и начальник цеха, того, где работал муж Пастуховой, давно уже умерла легкой смертью: шла на работу, не дошла до проходной, упала, так, не приходя в сознание, скончалась. И Прасковья Сергеевна, Настина соседка, отжила свой век в больнице, сказывают, рак у нее был, и муж Пастуховой, весельчак, бабий угодник, жив ли он, или тоже отдал концы?

А ведь все они чего то желали, о чем то думали, мучились, радовались, горевали, и вот нет никого, только они вдвоем с Настей остались, они вдвоем…

– Я тебе карточку Петину дам, – сказала Настя. – Если хочешь, выбирай любую…

– Насовсем? – спросила Пастухова.

– А как же.

Пастухова долго разглядывала Петины карточки, наконец выбрала ту, самую последнюю, довоенную.

– Вот эту, можно?

– Можно, – сказала Настя.

– Я сюда повешу, над кроватью – сказала Пастухова и подумала о том, что теперь, кто бы ни зашел, каждый решит, это ее, Пастуховой, родной сын.

Она наполнила свой и Настин лафитнички.

– Давай выпьем, – сказала тихо. – Помянем Петю…

Они выпили, не чокаясь, глядя на Петину фотографию, лежавшую на столе перед ними. Помолчали, подумали.

– Убери водку, – посоветовала Настя. – На сегодня хватит.

– Даже предостаточно, – сказала Пастухова и поставила бутылку обратно в буфет. – Еще на разок нам с тобой останется…

Кто то постучал в дверь.

– К тебе, – сказала Настя.

– Это еще кто? – удивилась Пастухова.

Мелькнула невозможная, сумасшедшая мысль, вот и сбылось то, о чем давеча говорили, – Яшка явился!

– Открыто, – сказала она, с надеждой глядя на дверь.

Вошел Платон Петрович. Остановился на пороге, мутные глаза часто мигают, рот до ушей.

– С праздником, – произнес он свое, любимое. – Вас обеих с великим праздником!

Настя недоуменно взглянула на него.

Пастухова внезапно проговорила:

– Благодарствуйте, прошу к столу, не побрезгуйте…

Он послушался, сел за стол рядом с хозяйкой.

– Выпьете стопочку за мое новоселье? – спросила Пастухова.

Он многозначительно прикрыл левый глаз.

– Со всем моим удовольствием, да у вас же ничего нет…

– Найдется, – сказала Пастухова. Открыла буфет, достала бутылку и стопку граненого стекла.