Платон Петрович с вожделением следил за тем, как она наливает водку, потом залпом опрокинул всю стопку в рот. Блаженно откинул назад голову, оглядывая комнату.

– Хорошо у вас, чисто…

Пастухова горделиво вздернула подбородок.

– А что, у Маши разве грязно было?

– Не так чтобы очень, но у вас получше, наряднее…

Он встал, подошел к стене, разглядывая открытки.

– Повсюду первоисточники у вас приколотые…

– Чего? – не поняла Пастухова.

– Эти, как их, картины…

– Открытки это, – внушительно отчеканила Пастухова. – А сами картины в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, на Волхонке, слыхали про такой?

– Как же, как же, – неопределенно ответил Платон Петрович, и, должно быть, чтобы перевести разговор, произнес заученно:

– За ваш праздник, потому как…

– Знаем, – оборвала его Пастухова.

Настя все еще никак не могла уяснить себе, что это все означает.

– Кто это? – шепнула она Пастуховой.

– Сосед, – ответила Пастухова и обратилась к Платону Петровичу: – Вы нас поздравляете, а мы вас хотим поздравить.

– С чем же это? – спросил он.

– С праздником.

– С каким же?

– Да все с тем же, с каким вы нас поздравляете.

Платон Петрович заметно обиделся.

– А я то при чем? Мне пятьдесят шесть в марте стукнет.

– Все одно, – задушевно сказала Пастухова. – Что вы, что мы – одинаково с ярмарки едем, не на ярмарку, а с нее, с голубушки…

Платон Петрович несколько мгновений молча глядел на Пастухову, словно пораженный ее умом и пониманием жизни.

Потом, будто бы забывшись, налил себе водки в стопку, торжественно провозгласил:

– В таком случае, за ваше уважаемое здоровье и за мое, одним махом!

Пастухова кивнула, переглянулась с Настей и на всякий случай отодвинула от него бутылку…

ГДЕ ЖИВЕТ ГОЛУБОЙ ЛЕБЕДЬ?

1

В конце лета Борис Карамышев, шофер такси, взял отпуск и поехал в Рязанскую область, к сестре покойной жены, Елене Васильевне. Добираться было нетрудно: до Рязани поездом, а оттуда автобусом, который довез почти до самой деревни, носившей приманчивое название «Ягодка».

Борис поехал вместе с сыном, тринадцатилетним Васей, который не пожелал оставаться в пионерском лагере на третью очередь, а приехал в город и ждал отпуска отца.

Встретили их отменно. В доме Елены Васильевны собралось много знакомых.

Сидели за длинным столом, выпивали, расспрашивали Бориса о его нынешнем житье бытье и, само собой, говорили о Дусе, покойной жене.

Пили не чокаясь, потому что есть такое правило: когда поминают покойника, не положено чокаться.

Женщины смотрели на Васю, вздыхали.

– Вылитая Дуся…

Иные прослезились, но единственная кровная родня, Елена Васильевна, и слезинки не пролила. Строгая, неговорливая, она подносила все новые блюда, ставила на стол пироги, сало, моченые помидоры, маринованные грибы, выносила пустые бутылки, а на их место ставила полные.

Изредка проводила жесткой ладонью по голове племянника. Он оборачивался к ней, неулыбчивые глаза ее бегло взглядывали на него, она придвигала поближе к нему тарелку с пирогом, сама наливала в рюмку сладкого вина.

Поздно вечером, когда все разошлись, она быстро убралась в горнице, постелила Борису и Васе на сеновале – обоим захотелось спать только на сеновале, и ушла в дом.

А утром пришла на сеновал, увидела, как Борис закурил первую, утреннюю, сигарету, коротко приказала:

– Если охота курить, выйди наружу.