Борис не стал больше допытываться.

Кто знает, может, и вправду живут где то на свете лебеди голубого цвета?

6

Леля поступила работать шофером на базу Мосстроя.

Борис уговаривал ее:

– Ни к чему тебе это, я уж как нибудь сам, вытяну…

Но она, обычно сговорчивая, заупрямилась. Надоело день деньской сидеть дома, а тут работа неплохая, ездить недалеко, и, как ни говори, когда в семье двое работают, с деньгами посвободней…

Работа у нее была в одну смену, в одно и то же время, с утра. И случалось, Борис сам отводил Ветку в детский сад.

А если бывал свободен до вечера, шел в магазин, готовил обед.

В конце концов оба они работают, чего там считаться?

А потом началось все это. Леля вдруг стала другой, непохожей на себя. То казалась бурно веселой, ни с того ни с сего принималась целовать Ветку, беспричинно смеялась, все время что то напевала, а то приходила с работы мрачная, стояла на кухне возле своего стола, уставившись в одну точку. Суп выкипал, мясо пригорало, а ей хоть бы что.

Ветка приставала:

– Что с тобой, мама? Почему ты такая?

Она огрызалась с досадой:

– Никакая я не такая, опять придумываешь?!

Однажды Лели долго не было с работы. Он не спал, дожидался ее. Она пришла поздно, в первом часу. Сказала, что случайно повстречала старинную знакомую, вместе учились в школе механизации, знакомая затащила ее к себе, заговорились, заболтались, не заметили, как прошло время…

Она не умела лгать, и он видел, что она лжет, безошибочно чувствовал неправду каждого слова, но ему было жалко ее, жалко оттого, что ей, непривычной ко лжи, приходится изворачиваться, придумывать какие то небылицы. И он не стал расспрашивать, заговорил о чем то другом и увидел, как мигом прояснилось ее лицо.

Он старался не вспоминать об этом случае. Всякое бывает в жизни. Жизнь – она большая, длинная, всего в ней вдосталь. Еще лучше, еще добрее относился к Леле, но осталась в сердце царапина, пусть небольшая он и думал, что пройдет со временем, а осталась.

А Леля все чаще стала уходить куда то и потом путалась, объясняя, где была, все чаще сбивалась, оправдываясь, сама страдала от своей неправды.

Даже Вася начал о чем то догадываться; напрямик сказал отцу:

– Чего ты с ней церемонишься?

Но отец прикрикнул на него. Никогда раньше не повышал голоса на сына, а тут прикрикнул, даже рукой по столу ударил. Вася обиженно проворчал:

– Мне что? Она мне не мать…

Борис как то выпил для храбрости, решил: «Сегодня же выложу ей все, пусть одумается, перестанет хвостом трепать или же пусть уезжает, откуда приехала!»

С тем и явился домой. А дома Леля купала Ветку. Оголенные руки по локоть в мыльной пене, мыльные брызги звездочками белели в рыжеватых волосах. Ветка хлопала по воде руками, смеялась, когда мыло попадало в рот, и Леля смеялась вместе с нею. Давно уже не была она такой веселой.

Борис стоял в дверях ванной, смотрел на нее, на Ветку. Хмель разом сошел с него, и он ничего не сказал в тот вечер.

Но что должно было случиться – случилось.

Был конец марта. Мокрый снег кружил за окном, лепился к стеклу. Деревья в березовой роще стонали и гнулись от ветра.

Леля уложила Ветку спать, потом села к столу, стала чинить Веткину ночную рубашку: совсем еще новая, недавно купила, а уж под мышками порвалась.

Борис читал «Вечерку». Изредка бросал взгляд на Лелину опущенную голову. Рыжеватые волосы ее казались золотистыми при свете лампы. На руке, возле локтя – россыпь веснушек.

Леля шила быстро, умело. Она и вообще все делала ловко, легко, вроде бы наслаждаясь своим уменьем.

Борис сложил «Вечерку».