Что бы сделать такого, чтобы она поняла, как я люблю ее, как боюсь за нее, как хочу хоть немного облегчить ее жизнь?

– Мама, – говорю я, – хочешь, я вымою пол? Так вымою, что он будет блестеть, словно зеркало?

Мама молча перебирает мои пальцы.

– Я буду всегда все класть на место, – говорю я. – Все, все. И когда вернемся в Москву, ты увидишь – стол у меня всегда будет в порядке, всегда, всегда…

И плачу. Я не хочу плакать, а слезы льются сами по себе, как будто я вовсе не хозяйка над ними.

Мама отвечает рассеянно:

– Очень хорошо. И пыль не забудь стирать…

А сама думает о чем то другом. Я знаю, о чем…

СВЯТАЯ ЕЛЕНА – МАЛЕНЬКИЙ ОСТРОВ

В тот день он вел амбулаторный прием больных.

Почему то именно сегодня запах пота, несвежего белья, расширенные глаза больных, вопросительно, с надеждой смотревшие на него, их бесконечные вопросы, проникнутые одним – боязнью смерти и ненасытным желанием жить, – все это вызывало у него чувство, близкое к тошноте.

Отпустив больных и оставшись один в кабинете, он первым делом вновь и вновь стал ощупывать опухоль. Он накладывал на нее одну руку, потом другую, потом продолжал мять обеими руками.

Должно быть, сотни, а может, и тысячи раз ему приходилось обнаруживать подобные опухоли в чужом теле.

Иные больные погибали, если опухоль была запущенной, иные выздоравливали после операции; но раньше этот доскональный и вдумчивый осмотр носил все таки в какой то мере объективный характер. Безусловно, было жаль обреченного человека, но в привычный ход мыслей вклинивалось нечто профессиональное, должно быть присущее многим врачам: интересно, подтвердит ли рентген точность диагноза, можно ли будет оперировать или, кажется, уже опоздал?

Так было раньше. А теперь все было совсем по иному. Теперь это касалось его, только его, никого другого.

На следующее утро, придя в больницу, он сразу же отправился в рентгеновский кабинет. Рентгенолог Мария Карловна, хорошенькая женщина – узкие черные глаза, черные, очень блестящие волосы, туго стянутые в пучок на затылке, возле маленького рта искусно подчерненная родинка – удивленно спросила его:

– Неужели, вопреки обыкновению медиков, решили провериться?

– Решил, – ответил Алексей Сергеевич. – Почему бы и нет?

– Нуте с, друг мой, – сказала Мария Карловна, очевидно подражая кому то, не известному Алексею Сергеевичу, и черные глаза ее приняли строгое, не свойственное ей выражение.

Держа перед лицом мокрую пленку, Алексей Сергеевич рассматривал ее на свет. Сомнений не было: снимок показал то, что он и предполагал.

Он почувствовал внезапную слабость в ногах и сел на стоявший рядом стул, не отводя глаз от зловещей тени на снимке.

Потом обернулся. Мария Карловна вместе с ним разглядывала снимок.

– Может быть, сделать повторный? – предложила она.

Он нашел в себе силы усмехнуться.

– Как хотите, – растерянно сказала она. – Только не надо расстраиваться, еще все поправимо…

И отвернулась, потому что стеснялась своей неумелой и неловкой лжи.

Он смотрел на нее, ничего не видя. Ее лицо вдруг сразу показалось черным, будто смазанным густой, иссиня черной краской. Он встал и, стараясь держаться прямо, вышел из кабинета, чувствуя на себе ее взгляд.

«С горем следует переночевать, – думал Алексей Сергеевич, идя из больницы домой. – Переночуешь, глядишь, легче станет».

Он уговаривал себя. Но спокойствие не приходило. Разумом он понимал все. В конце то концов когда нибудь надо умереть, всему живому приходит свой черед, все на свете кончается, но сердце – непослушное, еще не изношенное сердце крепкого шестидесятилетнего человека – не желало смириться.