Изменить размер шрифта - +
Чем пронятьих, что могло смутить их-не было такой силы на земле, чтоб злобную ихненависть-увертливость сломить. И вот – "Кто без греха, первый броськамень". Ну? Да чего ж не бросить-то, да кто ж в такую минуту в грехахсвоих копаться станет? Да вообще, что такое слово любое против задуманного ими– да тьфу, подымай и бросай, забивай до смерти прелюбодейку – и вот уже и грошцена всем словам Проповедника после этого. Ну, бросайте. И взгляд Христов навсех сразу. Да-да, на всех сразу, иначе кто-нибудь да бросил бы. Всего лишьвзгляд, который ни в тюрьму не заточит, не убьет, – ну!.. И порождения ехидныуходят! Потом небось локти кусали – что за наваждение такое... Вот, деточкимои, дай вам Господь видеть взгляд сей пред собой до самого освобождения. Всехблагословляю. И да будет всем нам не по вере и по делам, но да будут милостиЕго на всех нас.

Когда прошло времяоцепенелой тишины и отовсюду послышались возгласы, зовущие старца, ответом былавсе та же тишина, не было старца на стене. Уж не причудились ли слова его, нетьма ли подшутила? Меж тем что-то изменилось в окружающей черноте. Дроноввздохнул глубоко и почувствовал запах болота.

 

А из монастырскойкалитки, что рядом с воротами, выходили спешно двое – обожженный и вслед за нимпрофессор.

– А ты куда? – спросилнедоброжелательно обожженный и остановился.

– Туда же, куда и вы.Собственно, я не предполагал, что еще кто-нибудь. Я думал, я один. Поэтподергался, да и остался. А про вас я и подумать не мог. Как же вы-то от Богадезертируете?

– Я-то? Как же? А воттак же! Жить хочу! Авось прорвусь. А ты-то как будешь? Я-то и проползу, и надерево могу, и в зубы дать могу.

– Ну, ползти и я смогу.

– Гляди-ка, под ногамивроде хлюпает. Давайка прибавим, кто его тут знает...

Обожженный опять остановилсяи обернулся. Из таявшей тьмы проступали контуры монастыря. Чернота блекла,становилась жиже, обращаясь в серую пелену.

– Вот по этой самойдороженьке туда шел, комиссара на себе нес... нет, здесь он уже сам шел. Эх,пошли, профессор.

– Что, перейден Рубикон?

– Чего?

– Я говорю, решились вы,наконец?

– Я?!

– Вы.

– Решился. Хрен с тобой,обои пойдем. Шлепнут – так двоих, не обидно.

 

Перед отходом корпусапрежде всего надо было дать разгон кому следовало за потерянный мост, заодно ипару списков расстрельных по этому делу подписать. Затем довести до сознаниявсех соединений, частей и подразделений, до каждого бойца довести важностьпредстоящей операции, в успех которой Груня, правда, совершенно не верила: полкЗагряжского – особый полк, одно офицерье, даже пятнадцать штук полковников вранге рядовых, все добровольцы, командира своего боготворят, на все готовы имногое могут. Лишить беляков такой боеединицы – фактически полвойны выиграть,вот что должен был понять каждый боец. Разговаривая с людьми, подписываябумаги, Аграфена ухитрялась посматривать на телефониста у стены, что крезервному тыловому телефону прилип.

– Чего-чего? –переспрашивал телефонист. – Какие двое, какой монастырь, повторите.

Груня подняла голову,отстранилась от всего. Очередной подошедший не исчез, а так и остался стоять сосвоей бумажкой.

– Что там?

– Да вот, хренпоймешь...

– Трубку дай.

Долго слушала, неперебивала. Привела дыхание в порядок, спокойно сказала:

– Хоть батальон еще вБолотной остался? Штурмуйте. В случае неудачи применить артиллерию, свяжитесь сПерелюбом, пусть оттуда из тяжелых трахнут. Чтоб камня на камне... Откудавзялся? Это я вас спрошу, откуда он взялся! Это вы мне ответите, все ответите!Что? Ни в коем случае, шлепнуть всегда успеете. До меня держать, охранять,пылинки сдувать, ни о чем не спрашивать, я сама допрошу. – Спохватилась: – Да!Спроси у них – Загряжский там или ушел?.

Быстрый переход