– Да я Доку докладывал… Лежал как‑то ночью, обдумывал способ… Тут звонок в дверь – сестра из Саратова. Она ж невропатолог. Только увидела меня, с ходу просекла, в какой я депрюге. Наутро села на телефон, коллег в Москве навалом, ну и сосватала… – Значит, кроме сестры, никто не знал, где ты залег? – уточнил Пастухов.Хорошо подумай! Вспомни.

– Никто. Железно.

– Так, – сказал Артист. – Стало быть, скорей всего, эти типы просто не вычислили твою дислокацию. В любом случае ясно – против нас явно не дураки. Все учли, даже твой, Трубач, юбилей. Сели на подслушку, прицепили хвост.

– Почему бы им прямо на нас не выйти? – почесал за ухом Пастух. – Уж больно капитально все вопросы решают… На хрена такие подходы?

– И работают без дураков, – продолжил Перегудов. – Ведь сколько времени – мы ни сном ни духом… Единственное, чего они сегодня не учли, так этого пикника.

Пришлось тащиться за нами – ну и засветились.

– Может, просто грохнуть хотят? – предположил Муха.

– Не спеши, парень, – жестко усмехнулся Док. – Хотели бы прижмурить – не ломали бы голову. Гонки, приз… Да на фига? Один залп из гранатомета – и пишите письма! Нет, здесь что‑то друго‑о‑е… – Главное – кому все это нужно? – упрямо повторил Артист. – Или кому мы мешаем?

– Ну, тут выбор большой, – развел руками Док. – Даже слишком.

– Стало быть, будем ждать… – сказал Пастух. Боцман вернулся минут через сорок в одной тельняшке и белых штанах.

– А хламида? – повернулся к нему Артист. – По‑моему, уходя ты был одет побогаче.

– А ну ее, хламиду. – Боцман сверкнул белыми зубами. – Где‑то на сучке осталась. Пускай теперь этим воронам дятлов транслирует.

– Принято и подписано, – согласился Док. – Ну а дальше‑то что?

– А дальше – ничего, – сказал Трубач. – Есть, пить, веселиться, лабать на саксе. Если мы им нужны – прорежутся.

– Занятно, – встрепенулся Артист. – Почему‑то принято считать, что художники и музыканты, как правило, дураки. Слушай, Ухов, может, ты не музыкант?

– Не‑а, – покачал головой Николай. – Куда там! Я просто наемник. Солдат неудачи.

День прошел в точном согласии с программой, объявленной Трубачом. Ели, пили, вспоминали прошлое и по загадочному устройству человеческой психики к вечеру волнения минувшей ночи уже казались им далекими и нереальными.

Сами не заметили, как начало смеркаться, но уезжать не хотелось, да и Трубач обратно к людям в белых халатах не торопился. Вновь развели костер и просидели в разговорах до темноты… В Москву засобирались, когда уже совсем стемнело. Залили костер, сели в машину и медленно тронулись в молчании, понимая, что праздник кончился и они снова вступают в зону неизбежных боевых действий.

Неслись по лесной дороге как бы в узком коридоре между двумя стенами леса.

Лучи фар выхватывали из мрака самые храбрые деревца, выбежавшие из строя прямо к бетонке.

Вопреки обыкновению, Артист упорно молчал, неотрывно глядя вперед в ветровое стекло из‑за черных спин сидящих впереди рулевого Боцмана и Пастухова.

Изредка посматривал и назад. Его тревога передалась остальным, и все не чаяли поскорей проскочить этот участок, эти семь или восемь километров лесного массива, откуда их безнаказанно могли «загасить» одним выстрелом из РПГ‑7.

Все чувства, мысли и ощущения вновь сделались… фронтовыми, до боли напряженными.