На ступеньках виднелись следы от ее кроссовок, и мне стало чуть легче. Может быть, никто сюда вообще никогда не заходил. Может быть, некоторые дома были сами по себе… пустыми.
С каждым этажом вниз темнота сгущалась.
Джен остановилась после трех пролетов, ожидая, когда наши глаза приспособятся к мраку, и настороженно прислушалась. В моих ушах по‑прежнему звенело эхо тревожной сигнализации, но, похоже, с соседней крыши нас никто не преследовал.
Да и кому бы пришла в голову такая блажь?
– У тебя есть спички? – тихо спросила Джен.
– Нет, зато это работает.
Осторожно, чтобы свет не слепил глаза, я отвернул дисплей телефона от себя и перевел его в режим камеры. Трубка засветила во тьме как фонарик: полезная штука, когда приходишь домой затемно и ищешь ключи.
– Черт, есть ли что‑то, чего твой телефон не умеет?
– Он бесполезен против наркоманов, – сказал я. – Или чиновников тайного правительства Чайна‑тауна.
– Чего?
– Потом расскажу.
Мы спустились на три последних пролета: телефон светил странным голубым светом, который придавал нашим танцующим теням призрачную бледность.
На цокольном этаже надобность в телефонном свете отпала: глаза привыкли, да и лучи солнца, пробивавшиеся сквозь щели в заборе, светили, как прожектора. Потолок был высокий, весь этаж представлял собой одно просторное помещение без всяких перегородок – там было лишь несколько толстых квадратных колонн. В стене зияли оставшиеся на месте магазинных витрин прямоугольные проемы, от улицы нас отделяла лишь фанера. Не осталось даже разбитых стекол.
– Этот этаж кто‑то использует, – заявила Джен.
– Почему ты так думаешь?
Она постучала кроссовкой по бетону рядом с полоской света.
– Нет пыли.
Она была права. Солнечный свет не обнаружил никакого клубящегося облачка вокруг ее подошвы. Пол был тщательно подметен, причем недавно.
Я поднес палец к привычно очерченной кнопке «вызов». Секундой позже из дальнего угла послышалась знакомая полифоническая мелодия.
Когда мы осторожно приблизились к светящемуся телефону, я увидел, что у ближайшей к нему стены составлены какие‑то коробки. Кто‑то действительно использовал это здание в качестве склада.
Джен опустилась на колени, подняла телефон и осмотрела пол вокруг него.
– Тут нет никаких следов Мэнди. Она носит кошелек?
– Только клипборд. Если на нее напали, то почему не забрали телефон?
– Может быть, просто выкинули его, чтобы она не могла позвонить и попросить о помощи.
– Может быть…
Я не закончил фразы.
Моя рука потянулась к коробкам – движение было неосознанным, машинальным, я на ощупь почувствовал что‑то знакомое. Пальцы пробежались по крышкам. Стандартные картонные коробки, такие привычные, – даже удивительно, как я не сразу сообразил, что они собой представляют.
Обувные коробки.
Я потянулся, снял одну с самого верха, вдохнул знакомый запах новой обуви, услышал шорох бумаги, ощутил пластик, резину и завязки. Вынул пару из коробки и поставил на пол, куда падал широкий сноп солнечного света.
Джен ахнула, а я отступил назад, потому что нам открылось нечто сногсшибательное. Мы оба не сказали ни слова, но сообразили мгновенно.
Это были самые обалденные кроссовки, какие только можно себе представить. Ни я, ни она в жизни не видели пары круче.
Глава шестая
Энтони рассказывал мне историю обуви много раз.
На протяжении 1980‑х клиент был королем, а сделало его таковым имя одного баскетболиста, которое легло в основу бренда. В тот период производство спортивной обув и претерпело множество трансформаций, у кроссовок появились воздушные полости, «липучки», светоизлучающие диоды и множество всяких других прибамбасов. |