Но до сих пор я никогда не видел подделки, которая была бы лучше оригинала.

– Не совсем подделка, Хантер. Я хочу сказать, этот знак, наоборот, дает понять, что пара сделана точно не тем производителем.

– Верно. Да, наверное, пират так бы не поступил.

– А кто бы стал? Какой в этом смысл?

– Не знаю, – ответил я. – Знаю одно – они потрясающе хороши. Это идеальная, совершенная обувь, какой клиент никогда не производил.

Джен покачала головой.

– Но ведь Мэнди пригласила нас сюда, а не куда‑то еще. Она работает на кого‑то, кроме клиента?

– Нет. Эксклюзивно на клиента.

Я призадумался.

– Может быть, это действительно их обувь. Может быть, у них есть в запасе этакий мастер‑план по части ребрендинга – выпускать модели как бы в противоположность самим себе. Типа рекламный ход. Ребята выпускают обувь как бы «подпольного» производства, тогда как на самом деле она вполне легальна, и когда модель становится самой популярной, клиент выходит на поверхность и снова оказывается в струе, круче всех. То есть подделка наоборот, неплохо, а?

Завиральная идейка? Но, поверьте, задумываться над такими вопросами – моя работа, но тут у меня крыша действительно норовила поехать.

– Натуральная чума! – покачала головой Джен. – Тут шизик поработал. Или гений. Или тут что‑то еще.

– Что‑то по‑настоящему крутое.

– Так где же Мэнди?

– Ах да.

А ведь точно, мы сюда полезли не обувку искать, а Мэнди. Ее как не было, так и нет. Что бы это значило?

Некоторое время мы с Джен сидели в растерянном молчании, сочетая размышления с ненасытным удовольствием любования шедевром.

Потом из темноты позади нас донесся шум.

Я оторвал взгляд от обуви и поднял глаза на Джен. Она тоже встрепенулась.

Оглянувшись назад, я понял, что, пока разглядывал на свету образец совершенства, отвык от темноты. Мне ни черта не было видно, а вот тот, кто скрывался в тени, прекрасно нас видел.

– Дерьмо! – выругался я.

С тихим шелестом бумаги Джен подхватила пару, ловко связала шнурками и закинула себе на шею.

Я встал и понял, что отсидел ногу. Ничего удивительного, я мог бы умереть от голода счастливым, любуясь этими кроссовками.

Я напряженно таращился в темноту, пытаясь хотя бы частично вернуть способность видеть после света. От напряжения по краям поля зрения заплясали огоньки, но мне удалось‑таки разглядеть двигавшуюся между нами и лестницей фигуру. Кто‑то большой, но изящный. Абсолютно бесшумный.

– Привет! – нарушил я молчание, постаравшись придать голосу басовитости.

Фигура остановилась и отступила назад, слившись с темнотой. На какой‑то момент я чуть было не поверил, что все это мне почудилось.

Но тут пришла в движение Джен.

Она изо всех сил пнула кроссовкой по клееной фанере, и края листов разошлись. Ненадолго, но этого хватило, чтобы хлынувший в щель солнечный свет открыл здоровенного бритоголового детину. Вида устрашающего, но все же не столь ужасного, как призрак во тьме, – к тому же он прикрывал глаза от яркого света.

– Бежим! – крикнула Джен, и я сорвался с места, как раз вовремя успев к рушившейся башне из обувных коробок. То был еще один ее блестящий ход: мне дать проскочить, а ему помешать. Замысел удался – почти. Часть обуви все‑таки оказалась у меня под ногами, и я пробежал, давя блестящие девственные коробки с болью в сердце (Энтони всегда учил меня ценить оригинальную упаковку так же высоко, как и обувь) своими ставшими вдруг невыразимо ламерскими кроссовками, слыша, как ломается картон. Короче, мне удалось проскочить мимо здоровяка и взбежать на лестницу как раз позади Джен.

Мы с топотом помчались вверх по ступеням, причем Джен постепенно отрывалась от меня, а лысый бугай, судя по звукам, не отставал.