Так, размышляя о времени и о себе, я подкатил к гостинице «Байкал», похожей на надкушенный торт «Прага» и мавзолей Хо Ши Мина одновременно. Приобретя в киоске блок сигарет «Мор» – длинных и тонких, похожих на ржавые гвозди и бывших одно время визитной карточкой московских путан, – я вошел в незнакомый вестибюль в момент, когда из бельевой раздавались сигналы точного времени. Полдень совпадал с расчетным часом. Чемоданы, оклунки, провинциалы, облеплявшие столики для заполнения листков прибытия‑убытия, очередь у окошка администратора, гудение пылесосов, корзины с отработанной постелью, пружинистый изгиб кошачьей спины на полированной стойке, запах бананов и мастики, стук грушевидных брелоков, заунывное соло тепловентилятора. В окошко – пестрая лента авто на фоне старого пивного павильона, в кадке – не то пальма, не то фикус (я их никогда не различал), ровный свет от оскольчатых серег «Каскада» под навесным потолком и полное отсутствие суеты. Будничные регалии вынужденного человечьего общежития. Все одинаковое, такое же, как в отеле «Парнас» и «Кинг Георг», в альпийских гостиницах низкого класса и швейцарских – высокого. А может, и не такое. Может быть, там вообще не было тепловентилятора и кота на прилавке: я не снимал своих розовых очков не столько из опасения быть опознанным Ямковецким, сколько желая видеть мир таким, каким нарисовал его для себя однажды раз и навсегда.

Ира стала пышкой. Пожалуй, она не утруждала себя походами в сауну и бегом по утрам. Намакияженные ее щечки еще напоминали теневую сторону яблока «Слава победителям», но не тронутая гримом шея свидетельствовала, что она была моей ровесницей. Карьере от гэбэшной «торпеды» до администратора сельскохозяйственной гостиницы могли бы позавидовать десятки тысяч ее коллег‑инвалютчиц: большинство из них сходили с дистанции раньше такого возраста.

– Мадам, уже падают листья, – грустно констатировал я, подавая Ирочке «Мор» как напоминание о былом. Вытертая рукавом слеза должна была произвести на нее впечатление.

– Это у вас в Брюсселе, – просияла мадам, убирая презент в ящик стола. Взамен я получил набалдашник от трости Пантагрюэля с ключом на колечке и рельефным номером 523. – А у нас еще не падают. У нас еще бабье лето впереди.

Не думаю, что мы имели в виду одно и тоже, но я ей благодарен за сообразительность.

– Кто‑то спрашивал?

– Был звонок, – вполголоса сообщила Ира. – Сегодня в десять двадцать. Женщина, по‑моему, пожилая. Я ответила, что она поселилась вчера вечером, сейчас спустилась завтракать в ресторан.

– Там есть телефон?

– За кого ты меня принимаешь? Конечно, нет.

– Я тебя принимаю за самую…

– Все это ты уже говорил. Что еще?

Я взял с ее прилавка ручку и бланк листка учета, написал свой телефон.

– Если кто‑нибудь спросит – позвони, – сказал тихо. К окошку подошли командированные в одинаковых пиджаках букле, от которых пахло плацкартным вагоном поезда № 90 Жмеринка – Москва.

Ирина зевнула, продемонстрировав зубы мудрости, и кабина лифта вознесла меня на пятый этаж гостиничного рая.

В номере пахло вином и падшими женщинами. Разрази меня гром, если моя благодетельница не подрабатывала бандершей на двести процентов от своей официальной ставки! Старый скрипучий паркет еще не просох после уборки; две вплотную приставленные друг к другу кровати с деревянными спинками к умственной работе явно не располагали; корыто для помывки в положении «стоя» под потускневшей, никелированной сеткой душа, забрызганная зубной пастой кафельная стенка над раковиной в несмываемых ржавых подтеках яузской воды, зеркало с отломанным правым верхним уголком, лампочка под защитным плафоном толстого рифленого стекла; в крошечной прихожей – встроенный шкафчик с набором проволочных «плечиков», плешивый коврик, черные брызги гуталина на плинтусе – все, все это уже было со мной, и было не единожды: в Москве и Киеве, в Марселе и Приморске.