В дверь постучал… японец. Достаточно рослый экземпляр в черной кожаной куртке, узких голубых джинсах, не самый узкоглазый из всех, кого мне приходилось видеть за последние двое суток, но зато наверняка самый приветливый.

– Извините, – справившись с секундной растерянностью от чересчур гостеприимно распахнутой двери, осклабился он и, сложив перед грудью ладони, поклонился. – Я, наверно, ошибся номером…

– Да нет, ты не ошибся, Ашихара‑сан, – перешагнув порог, выглянул я в коридор. Там никого больше не оказалось. – Она принимает душ. Заходи!

– Нет, нет, в другой раз, – сказал он на чистом русском языке и повернулся, чтобы уйти, но этого я ему сделать не позволил; схватив за плечо кожана, рванул на себя и провел молниеносную подсечку с таким расчетом, чтобы он влетел в номер по воздуху и хотя бы на несколько секунд забыл, чему его обучали в токийском хонбу Масутацу Оямы.

Шлепнулся он как‑то неуклюже, на спину, и взвыл, что не входило в арсенал знакомых мне тактических приемов. Не знаю, кто его обучал драться, но материться он выучился явно в России. Я перебросил его со спины на живот, уперев мордой в спинку кровати так, что шея оказалась на изломе, завел руку за спину и прижал к полу коленом. На все про все ушло полторы секунды.

– Где скрывается Ямковецкий?! – спросил, пропуская чайную церемонию. – Говори быстро и понятно! Адрес?!

– Кто?! Кто?! – заклинило парня. Глаза его молили о пощаде.

– Борис Ямковецкий где? – подтянул я его скрученную ладонь к затылку поближе. – Говори!

Лицо его побледнело, затем стало землисто‑серым, а еще через секунду – прозрачно‑голубым: ялонец явно косил под хамелеона или хотел убедить меня в наличии голубой крови в его самурайских жилах.

– Я не знаю, о ком вы говорите, – не без труда прошепелявил он, как сделал бы любой другой на его месте, будь его губы и нос плотно прижаты к спинке. – Я случайно!..

– Ах, ты случайно?! – надавил я коленом на его позвоночник, отчего лопатки вывернулись и соприкоснулись.

Он постучал по коврику ногами в желтых ботинках с пряжками, дробно и конвульсивно, как эпилептик во время очередного приступа, а потом обмяк и затих – больше от неожиданности и испуга, чем от причиненной боли. Ухватив за жесткие, будто сделанные из вольфрамовой нити, прямые волосы, я рывком поставил его на ноги, подтолкнул к стене, вынудив упереться в нее руками и расставить ноги на две ширины плеч. Из его правой штанины на паркет вытекала пахнущая аммиаком жидкость. Не давая ему опомниться, я обшарил его карманы. Нашел красный блокнот без единой записи, гостиничную визитку, ключ с точно таким же набалдашником, как у меня, только от 551‑го номера, паспорт на имя гражданина Казахстана Алтынбаева Шакена Джабазовича, выданный Кзыл‑Ординским РИКом в 1988 году, бумажник с двадцатью тысячами российских рублей, трехцветную пластмассовую авторучку и мандат участника конференции животноводов. Челюсть его тряслась, он хотел что‑то сказать и не мог.

– Кто тебя послал? – почувствовав, что тут что‑то не так, все еще резко спросил я. – Отвечай быстро!

– М‑м… У‑у… э‑э… – облизывая губы, силился он вымолвить слово.

Я подставил стул, усадил его, подал воды в стакане.

– Колхоз послал, – отдышавшись, прошептал он. – Председатель Айманов послал.

– Ты что, не один? – услыхав в коридоре громкое «Шакен!» и топот ног, насторожился я.

– Нет, нас пять человек послали, а с нами из Алма‑Аты редактор «Казах адебиети» приехал, писать будет…

– Что писать?

– Наш доклад… Казахскую белоголовую породу здесь разводить хотят, – бормотал он, чуть не плача.