– Нет, нас пять человек послали, а с нами из Алма‑Аты редактор «Казах адебиети» приехал, писать будет…

– Что писать?

– Наш доклад… Казахскую белоголовую породу здесь разводить хотят, – бормотал он, чуть не плача.

Дверь неожиданно распахнулась, и в номер без приглашения ввалился большой казах в очках и с нагрудной визиткой; за ним вошла женщина с такой же визиткой, тоже казашка.

– Шакен! – увидев коллегу в разобранном состоянии, да еще со стаканом в руке, в один голос стали упрекать его. – Внизу «рафик» ждет, нужно павильон оформлять… – дальше последовала непереводимая разноголосица на казахском.

Я пулей вылетел из номера, побежал по коридору, а затем – по лестнице. Опередив лифт, я встретил его в опустевшем вестибюле, из него вышла горничная и выкатила за собой тележку с пустыми бутылками.

– Где он?! – оттолкнув какого‑то иностранца вместе с переводчицей, прокричал я Ирке.

По лестнице вслед за мной бежали этажная и старый казах:

– Хулиган! Бандит! Вызовите милицию!..

Рядом иностранец разорялся на идише. Переводчица пыталась его успокоить.

– Ушел! Почти сразу ушел, спустился в лифте…

– Куда?!

– Вон туда, – указала Ира на дверь запасного выхода. – А что там случилось, Женя?! Ты же обещал!..

– У вас есть служба безопасности? – кричала переводчица.

От двери к возмущенной группе у стойки направлялся сержант милиции.

– Как он выглядел?!

– Высокий, молодой, шрам на верхней губе, куртка из светлой плащевки, – лепетала растерянная администраторша. – Успокойтесь, господа!

Я сунул ей пару заготовленных стольников и бросился во двор. Некто отставной в штанах с галунами вздумал перегородить мне дорогу своим полковничьим пузом и грозным рыком: «К‑куда?!», но, обратив внимание на пистолет в моей руке, отскочил и отдал честь.

Я успел услышать поросячий визг покрышек и увидеть маленький каплевидный «Порше» прозрачно‑синего, лазуритового цвета с пугающе черными стеклами; он показал мне зад из‑за угла, и я во всю прыть побежал вдогонку вокруг здания, чтобы засечь, в какую сторону он направится – на проспект Мира, по Вильгельма Пика или к Ботаническому саду. Четырнадцать лет я натаскивал свои ноги на скорость, выносливость, растяжку, мог бежать два часа без остановки, сесть в отрицательный поперечный шпагат с прыжка и блокировать ногой любой удар соперника, но «Порше» мне догнать не удалось. Обежав «Байкал» по часовой стрелке, я вскочил в «шоколадку» и, сократив путь через бордюр, устремился по Сельскохозяйственной к виадуку, мимо кабака «Охотничий» на Пика – вслед за «капелькой», влившейся в окрашенный дождем однотонный поток машин.

Только в силу своего малороссийского происхождения Николай Васильевич Гоголь приписал русским любовь к быстрой езде. Лично мне ближе поговорка: «Тише едешь – дальше будешь». Но за рулем «Порше», очевидно, сидел иностранец, и мы начали рокировку на шоссе раньше, чем выяснили, кто из нас король, а кто ладья.

Была пятница, День освобождения Москвы: сотни тысяч владельцев дачных участков освобождали столицу, спеша выкопать на своих несчастных четырех сотках картошку, как будто это могло спасти их от голода. Никогда не понимал, зачем владельцам «Мерседесов» и «Вольво» нужно все лето, согнувшись в три погибели, стоять с мотыгами под палящим солнцем где‑нибудь в Костромской или Ярославской губернии, чтобы выкопать пять кило лука и пару мешков картошки? Не проще ли обменять «Мерседес» на менее дорогую марку, а на разницу в цене запастись овощами на всю жизнь? После зависти и гордыни жадность – самое плохое из качеств.