в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами

подкарауливают мирных граждан.

   - Но что вы хотите, это же пропаганда, - бормочу я в ответ.

   - Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! - восклицает Лида, еще

больше возмущенная моим смиренным тоном.

   - Скажите об этом своему отцу! - вставляю я.

   - И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов!

   - Ш-ш-ш! - предупреждает ее Милко.

   - Нечего на меня шикать! - раздражается Лида. - Пускай слышат,

плевала я на это.

   - Ваш героизм достоин похвалы, - кротко замечаю я. - Только сейчас мы

работаем...

   - Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя... Вот ваша работа!

   Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно

хлопнув дверью, исчезает.

   Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он

берет трубку:

   - Да, это я... Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам

отнесу корректуру... А, нет, выпьем в другой раз. Да, один... Что там у

тебя такое важное... Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз

это так важно...

   Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там

снова появится Лида, потом оборачивается ко мне.

   - Зачем дразнишь девушку?

   В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно

услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально:

   - Как это - дразню?

   - Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не

твоя, а прислана нам из другого места?

   - С какой стати я должен давать ей объяснения?

   - Значит, дразнишь ее.

   - Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве

отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее

угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если

ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне

читать лекции.

   Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до

того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив

голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова

поднимает глаза и говорит как бы про себя:

   - Несчастная девушка.

   Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе "У

болгарина", потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на

обед к Франсуаз.

   Протискиваясь на своем "ягуаре" сквозь скопление машин на улице

Лафайет, я снова перебираю в голове услышанный телефонный разговор.

Совершенно ясно, что на другом конце провода был Тони. Ясно и то, что

встреча назначена на семь часов вечера. А вот что такое Сен-Мартен? Такое

название носят две улицы и бульвар, не говоря уже о ситэ Сен-Мартен,

воротах Сен-Мартен и станции метро Сен-Мартен. И совсем не ясен повод для

встречи. Это нечто "настолько важное", что Милко должен встретиться с Тони

не в кафе, где они бывают каждый день, а где-то на Сен-Мартен. И почему аж

в семь? Почему, когда Тони, вероятно, спросил: "Ты один?" - Милко ответил

утвердительно, хотя в комнате сидел я и слушал их разговор?

   Сворачиваю на Афинское шоссе и выезжаю на улицу Капуцинов. Движение

затруднено, однако я кое-как выхожу из положения со своим  старым

"ягуаром", может быть, именно потому, что он старый.