дорожка не будет использована именно потому, что она слишком удобна и

проходит чересчур близко от зрителей. За нею идет вторая, внутренняя

дорожка, неровная и грязная, с разбросанными тут и там препятствиями -

бочками из-под бензина, автомобильными шинами, кучами земли. В этот момент

на поле двумя длинными колоннами выезжают участники состязаний.

   - А, да это же автомобильные гонки готовятся, - бормочет Младенов. -

Гонки таратаек.

   - Что-то в этом роде, - коротко отвечаю я, так как не знаю, да и не

особенно интересуюсь тем, что такое "сток-кар".

   Выехавшие на стадион машины - это действительно таратайки в полном

смысле слова. Это ветераны всевозможных марок: "пежо", "рено", "ситроен",

"олдсмобиль", "шевроле" и даже огромный допотопный "паккард". Хотя они

обшарпаны и разбиты до невозможности, вид у них праздничный, потому что

недавно, может вчера или сегодня утром, их обрызгали простым малярным

лаком. Машины одной команды небесно-голубые, другой - белые.

   - Значит, такие дела, - неопределенно говорю я, пока машины той и

другой команды группируются по обе стороны центральных трибун. - А что

установлено относительно убийства Милко?

   - Что тут устанавливать? - поднимает брови Младенов. - Коммунисты его

ухлопали, ясно как день. Решили, по-видимому, приступить к разгрому

Центра. Для этих людей все средства хороши.

   - А сам-то ты веришь в это или говоришь просто так, ради пропаганды?

   - Мне только этого недоставало - с тобой заняться пропагандой! Неужто

не видишь, какой оборот приняло дело?

   - Вижу. Дело приняло такой оборот, что Центру, несомненно, грозит

разгром, только не со стороны коммунистов, а изнутри.

   - Ты опять начинаешь клонить к тому, что во всем виноваты Димов и

Кралев.

   - Именно. Только я ничего не выдумываю, а просто наблюдаю факты,

которых ты не замечаешь.

   - Ну конечно, Младенов спит...

   - Они убаюкивают тебя. И особенно ловко делают это в последнее время.

"Бай Марин то, бай Марин се". Уже одно то, что они так настойчиво тебя

убаюкивают, должно было тебя насторожить. Глубокий наркоз дают перед

серьезной операцией. Они явно готовятся ампутироавть тебе голову...

   - Таких вещей не говорят, - нервно бросает Младенов.

   - Говорить - пустяки, некоторые это делают. За что, по-твоему,

погубили Милко?

   На грязной беговой дорожке выстроились две команды - белая и голубая,

по шесть машин в каждой. Впереди остановилась машина в белую и красную

полосу, словно некая зебра особой породы. Но вот зебра трогается с места,

издав пронзительный вой сирены; за нею, тесня одна другую, устремляются

машины обеих команд, напирая на идущих впереди, но тех пока сдерживает

зебра. Вдруг красно-белая круто сворачивает в сторону, открывая путь

состязающимся. По раскисшей дороге таратайки кидаются вперед, каждая

норовит обогнать других и в то же время задержать идущую рядом машину

противника. Под невообразимый рев моторов машины то и дело сталкиваются,

таранят друг друга, врезаясь то бампером, то брызговиком, то боком, и все

это под экзальтированный вой публики.

   - Ты знаешь, кто его уничтожил, нашего Милко? - кричит мне в ухо

Младенов.

   - Знаю и кто и почему! - рявкаю я в ответ. - Милко нам симпатизировал

и дал понять, что он на нашей стороне, вот за это его и уничтожили. На

днях схлестнулся с Кралевым: "Довольно, - кричит, - этих анонимных статей!

Пускай пойдет передовица за подписью Младенова.