|
На грог Франк согласен, на банки - нет. Он ненавидит эти стеклянные пузыри - пунктик его мамаши! - которые та лепит на спину своим воспитанницам при малейшем кашле и от которых на коже остаются красно-бурые круги. - Берта! - Я схожу, - поспешно вызывается Минна и с гримасой боли поднимается с места. В комнате тепло и спокойно, дым от сигареты Франка скапливается вокруг лампы, в печке урчит огонь. В квартире урчат разом четыре печи, а за стеклами, неторопливо падая с неба и уходя во мрак, сыплется снежная крупа. - Ты и вправду не хочешь перекусить? Есть ливерная колбаса. Слова, в сущности, ничего не выражают. Они полезны лишь тем, что облегчают контакт между людьми. Франк догадывается, что Лотте нужно слышать его голос, чтобы понять, изменился сын или нет. Это из-за старухи Вильмош. Франк курит, утопая в кресле, обитом гранатово-красным бархатом, и вытянув ноги к огню. Забавно! У матери нечто вроде чувства вины. Не услышь Лотта его шаги слишком поздно, она, безусловно, спрятала бы газету. И не нарочно ли он поднялся по лестнице на цыпочках, перешагивая через две ступеньки? Да нет, он думал не о Лотте - о Мицци, опасаясь, как бы дверь Хольстов не отворилась. Сейчас Мицци сидит одна над своими блюдцами. Ложится она вздремнуть в ожидании отца или бодрствует в одиночестве до самой полуночи? Франк не лжет себе. Да, он боялся, что дверь откроется, а значит, придется войти и остаться наедине с девушкой в скудно освещенной кухне, где со стола, может быть, до сих пор не убраны остатки еды. По вечерам она расставляет раскладную кровать, распахивая дверь в комнату, чтобы туда проникало тепло. Это чересчур трогательно. Чересчур убого и уродливо. - Почему не снимаешь ботинки? Берта! Сейчас Берта разует его. Мицци тоже разула бы, не задумавшись встать на колени. - У тебя усталый вид. - Простуда! - Тебе надо хорошенько выспаться. Франк, как и раньше, все понимает. Это как если бы он автоматически переводил с чужого языка. Лотта советует сыну спать сегодня одному, не заниматься любовью. Она не знает, еще не знает только того, о чем он и сам-то лишь смутно догадывается, - что ему не желанны ни Минна, ни Берта, ни даже Мицци. Чуть позже Лотта отправляется посмотреть, как ставят ему раскладушку. - Не замерзнешь? - Нет. Но на раскладушку Франк не ляжет. Сегодняшнюю ночь он должен провести в чужой постели, пусть даже в постели старухи: ему нужно, чтобы рядом кто-нибудь был. Подумать только! Минна, пришедшая к ним без всякого опыта и даже формой бедер еще напоминавшая девочку, за три дня научилась всему. Она откидывает руку, чтобы Франку было куда положить голову, оказывается достаточно умной, чтобы молчать, и осторожно, как нянька, гладит его. Мать знает. В этом больше нет сомнений. И вот доказательство: к утру газета исчезает. Есть еще одна маленькая деталь, которую подмечает Франк, хотя, скажи он о ней Лотте, та обязательно станет отрицать. Утром, собираясь, как всегда, поцеловать сына, она непроизвольно, почти неощутимо отшатнулась от Франка. И тут же, досадуя на себя, стала чрезмерно нежной. Он получит зеленую карточку, он нутром чувствует это. Для любого она означала бы успех, о котором можно только мечтать, потому что обладание ею ставит человека в положение, равное тому, какое в противоположном лагере занимает руководитель подпольной сети. |
