— Зачем, дорогой Алеша, парик? — угрюмо усмехнулся Рафаил и блеснул глазами. — И со шпагой одно беспокойство.

— Ну, в такой гостиной, — я еще раз обвел глазами просторную прекрасную комнату.

— Ничего. Трикотажная пижамка тоже хорошо. — Рафаил остро посмотрел на меня. — Принес?

— Ну! — Я отодвинул белый стул от круглого столика, сел, оторвал сверточек от подошвы развернул и подал Рафаилу свою штуковину.

Он движением фокусника достал откуда-то из складок мятой пижамы большую лупу и застыл в молитвенном созерцании.

— Как? — спросил я, потому что надоело ждать.

— А? — Он с видимой неохотой оторвал взгляд от штуковины. — Выключи свет на минутку, пожалуйста.

Я поискал взглядом, встал и нажал клавишу выключателя у дверей. Люстра погасла, и ладонь Рафаила наполнилась синими мерцающими огнями. Я снова включил свет, шагнул к Рафаилу, взял свою штуковину, подбросил ее слегка на ладони и поймал, искоса поглядел на него и спросил:

— Приступа астмы не будет? Лучше расплатись сначала.

Он хрюкнул, как недовольный подсвинок, вытащил из-под своего кресла все тот же мятый портфель, открыл и высыпал на столик деньги.

Пачки сотенных и полусотенных рассыпались по нежно-белой, окруженной золотым кантом столешнице; купюры были стянуты черными аптечными резинками. Несколько пачек упало на пол к моим ногам. Не вставая, я нагнулся, поднял, и в нос мне ударил запах плесени и затхлости погреба. Я бросил пачки на столик и сказал с укоризной:

— Что ж ты, Рафик, — деньги, как всякий товар, нужно хранить в сухом проветриваемом помещении, а то они заплесневеют и потеряют вид.

— Товарный вид здесь роли не играет. Давай сюда, — он протянул руку за штуковиной, — бери, считай и уходи.

— Ну вот, уже и уходи. Я думал, чаю дашь. — Театрально вздохнув, я спросил: — Сколько в пачке?

— По сто листов. Банковский счет, — сказал он, не опуская протянутой руки.

— Банковский, говоришь? — переспросил я, ощущая приближение того состояния, в котором боялся сам себя, — смесь грустной рассеянности, холодного упрямства и какого-то забубенного озорства, от которых вдруг рождается просветленное чувство, когда сам черт не брат и ради красного словца не жалко головы.

Если вы хоть раз испытали нечто подобное, то оно запомнилось вам навсегда. В таком состоянии вдруг приходят самые неожиданные решения и неведом страх.

— Да, да, — раздражение послышалось в голосе Рафаила. Он еще ближе протянул руку и лодочкой сложил коричневую морщинистую ладонь.

Я внимательно взглянул в его крючконосое лицо, усмехнулся и сказал небрежно:

— Знаешь, Рафик, я передумал, — и, уже не в силах сдержать злорадство, добавил: — Деньги у тебя какие-то подержанные и тухлые. Жалко просто такую красивую хреновину менять на них.

— A-а, кончай зубоскалить, бери и уходи, — он привстал со своего бело-золотого кресла и хотел вынуть у меня из руки сокровище, но я чуть приподнял руку, штуковина соскользнула в рукав пиджака, и я показал Рафаилу пустую ладонь.

— Фокус-покус, Рафик. Ловкость рук, и никакого мошенничества. Была и нету, и больше не увидишь, — я подмигнул ему, а самого объяло какое-то облегчающее вольное чувство, такое, что захотелось сунуть два пальца в пасть и свистнуть, как в детстве, чтобы голуби с хлопаньем крыльев сорвались с карниза… Я даже прикрыл глаза от полноты чувства и почти сразу же услышал лающий кашель Рафаила.

Завалившись набок в своем кресле, он держался за грудь, зеленое лицо лоснилось от пота.